Такие мы!

Но вот недавно произошло совершенно замечательное, на мой взгляд, событие — в редакции «Кубанских новостей» состоялась встреча с поэтом Николаем Зиновьевым. Ее инициировал главный редактор, наш многомудрый и многотерпеливый председатель краевого отделения Союза писателей Росси^т Петр Ефимович Придиус.

Публикацию по итогам этой встречи подготовил Н. Роженко. Он пишет: «Журналисты буквально засыпали поэта вопросами».

— Как вынашиваются поэтические строки?

— Как ребенок. Я пишу очень мало. Вот эту книжку писал девять лет.

— Вы уроженец Кубани?

— Да, я кореновец. По матери казак, предки отца — из Курской губернии.

— Сложно издавать книги?

— Мне практически невозможно. Второй сборник вышел благодаря помощи поэта Анатолия Рудича.

— Ваши музыкальные и литературные пристрастия…

— В музыке плохо разбираюсь, а в литературе — классики: Рубцов, Кузнецов, Пастернак, (Кстати, Николай Зиновьев и Николай Рубцов чем‑то очень схожи: тот тоже жил несуразно, у того тоже пронзительные стихи и такой же был отшельник. Я знаю, наблюдал в Литинституте).

— Поэт — это еще и провидец. Каким вам представляется будущее России?

— Думаю, что лучше настраиваться на худшее, а получится лучше — хорошо. Вообще, к провидцам я себя не отношу. К поэтам, в общем‑то, тоже…

— В ваших последних стихах чувствуется внутренний оптимизм. Это верное ощущение?

— В любом случае, так, как сейчас, долго продолжаться не может. Я не знаю, будет бой или нет, а если будет — за кем останется победа; но так просто не может больше продолжаться.

— Вы можете написать стихотворение по заказу?

— Могу. Но это будут стихи, а не поэзия. Хотя иногда заказ может совпасть с движением души…

Над этими словами стоит задуматься иным «поэтам», которые шпарят строчки «километрами». В них и бойкая рифма, иногда промелькнет удачный образ — и все‑таки это не поэзия, это всего — навсего зарифмованные строчки. А сочинивший их — стихотворец, рифмач, но не поэт.

Я смотрю на портрет Николая Зиновьева. Вот уже и обширная лысина. А видел я его в последний раз, когда у него был еще чубчик. Когда усов не было.

Усы он отрастил знатные. Осэлэдец бы еще — и что твой запорожец за Дунаем. И взгляд из‑под кустистых бровей! Не верится, сколь нежная, тонкая и многомудрая душа у этого человека. Большого русского поэта.

4.08.1999 г.

ЗНАМЕНСКИЙ Анатолий Дмитриевич. Прозаик. Родился в 1923 году на хуторе Ежовском, близ станицы Слащевской Сталинградской области.

Семнадцати лет был осужден по политическим мотивам. С 1940 по 1958 г. провел в лагерях и на стройках Крайнего Севера. Был строителем — разнорабочим, десятником на каменном карьере, начальником отдела труда и зарплаты Верхне — Ижевского разведочного района, заведующим отделом промышленности районной газеты «Ухта»…

Опыт трудных лет заключения, а потом спецпоселения лег в основу первого его романа о нефтяниках Севера «Неиссякаемый пласт».

По рукописи следующего романа «Ухтинская прорва» в 1957 году был принят в члены Союза писателей СССР.

Окончил Высшие литературные курсы в 1960 г. при Литературном институте им. А. М. Горького в Москве. После курсов переехал жить на Кубань. Здесь им были написаны основные произведения «Иван — чай», «Год первого спутника», «Сыновья Чистяковы», «Завещанная река», «Обратный адрес». И главная книга «Красные дни».

Был участником съездов писателей СССР и РСФСР. Избирался членом Правления Союза писателей. На последнем съезде писателей России был избран членом Совета старейшин.

Лауреат Государственной премии, литературных премий им. М. А. Шолохова и Н. А. Островского.

Член Союза писателей России.

Ушел из жизни в 1997 г.

Я пришел проведать его в больницу. Лет пятнадцать тому назад. Он чувствовал себя уже сносно, а потому мы

вышли в скверик, сели на лавочку, поговорили о том, о _сем. И вдруг он стал мне рассказывать о том, что пишет новый роман о гражданской войне, о командарме Миронове. Кто такой Миронов, я представления не имел. Мы знали тогда двух легендарных командармов — Ворошилова и Буденного. Но, оказывается, был еще и третий — Миронов Филипп Кузьмич. Донской казак, лихой рубака, вольнодумец, любимец донского казачества. Из рядового поднялся до командарма. Воевал за Советы. А потом был рекомендован самим Лениным на пост инспектора казачьих войск при ВЦИКе. Выехал в Москву за назначением, но к месту вызова не прибыл. По дороге был арестован по интриге Троцкого и злодейски убит во внутреннем дворике тюрьмы во время прогулки.

Необыкновенно яркая личность. Его сопровождал буквально фейерверк громких событий тех огненных лет.

— Фигура ярчайшая! — заметно волнуясь, говорил Анатолий Дмитриевич. — Похлеще Ворошилова и Буденного… Кстати, некоторые славные дела его они приписали себе…

Мне показалось, что это уж слишком. По тем временам эти его слова прозвучали почти кощунственно. Легендарные командармы, и вдруг какой‑то Миронов!..

Я промолчал, усилием воли сдержав себя.

Анатолий Дмитриевич, очевидно, почувствовал мое смущение. Спокойным своим, с хрипотцой, голосом стал рассказывать, как все началось. К нему пришли бывшие участники гражданской войны, воевавшие под командованием Миронова. И принесли «два мешка» документов. Собирали тайком всю жизнь. Но время подходит к последней черте, надо куда‑то определить бесценные бумаги. Думали они, думали, присматривались ко многим писателям. И вот остановились на нем. В надежде, что именно он распорядится документами как следует. Расскажет правду о любимом командарме, незаслуженно вычеркнутом из истории картавыми комиссарами. К тому же отец его был писарем при Миронове.

— Я как глянул, — говорит, — и ахнул! Это же настоящий клад. Потом они приносили еще документы. У меня от них голова шла кругом. Свидетельства о расказачивании на Дону и Кубани. Директивы Свердлова и Троцкого о поголовном истреблении казачества. О том, как подло был убит Миронов. Совсем недавно за одну такую бумаж

ку сгноили бы в тюрьме. Да и теперь я не уверен, что не поплачусь. Но молчать не буду. Все скажу. И постараюсь издать…

Тут я как бы успокоился. Вижу, что дело серьезное. Что это не творческая бравада о смелых намерениях. А на самом деле судьба бросает ему новый вызов, и он не страшится принять его.

Жизнь распорядилась так, что я оказался одним из тех, кто ближе всех стоял у истоков этого огромного, ценнейшего исторического труда А. Д. Знаменского.

Меня пригласили ответсекретарем в альманах «Кубань», который редактировал тогда Александр Васильевич Стрыгин. Это 1981–1985 гг. К нам в редакцию частенько захаживал Анатолий Дмитриевич и этак ненавязчиво, в доверительном кругу «раскручивал» сюжет нового романа. Чувствовалось, уже по написанному.

Несколько раз я слушал его эти рассказы и в нашем маленьком Литературном музее, которым заведовал тогда большой любитель поэзии и сам поэт Иван Иванович Савченко.

После Анатолий Дмитриевич признавался мне, что «пробовал» на нас свой замысел. Мол, воспринимается или нет показ гражданской войны под этаким ракурсом. Новая личность в истории.

— …Вижу, воспринимается. И тогда я решил…

И тогда он принес нам в альманах первые главы романа — хроники, который назывался первоначально «Золотое оружие».

Первыми читателями этих глав были мы с Петром Ефимовичем Придиусом, тогдашним заместителем редактора. Передавая мне рукопись, Петр Ефимович сказал, что Анатолий Дмитриевич предельно сгладил острые места, чтоб нас не подставлять перед цензурой.