Хромающий краснобай, трындя и ковыляя, снова нагнулся над стонущим чудовищем:

— За пистоль отдельное спасибо, крайне благодарен. Ремень сними, полудурок… зачем? Жизнь тебе спасать буду.

Ремень Костыль винтом закрутил на бедре. Полюбовался, похлопал чуть ниже. Заставив чудовище взвыть совершенно непотребно.

— Никак больно? Ой, смотрите, какие мы ути-путеньки и ми-ми-ми, аж до печенок продрало от жалостливости в твоих честных глазенках. А вон тем бедолагам просто поплохело, и они сами в кастрюльку попросились погреться, да? Ой ты, мой хороший, ну-ну, да-да, верю, верю… Полежи пока. Охраняй, блохастый. А? Чего мяучишь снова? Друга твоего искать? Будем искать. Но все по порядку, а, согласно ему, у меня краткое жаркое свидание со спасенной обнаженной и изныва… извивающейся в нетерпении красоткой.

Ширк, ширк… вот он и возле Уколовой, довольно цокнув и нагло облизав глазами.

— Мать, ты прекрасна. А какой пупок, Господь наш Иисус, где такую красотищу еще увидишь? Слыхал, он предлагал обрить тебя с ног и до головы? Дурак. Я б только немного подровнял и подстриг, украсив твое лоно речным жемчугом. Чего мычишь, хочешь, чтобы взял тебя… и снял? Эт я мигом. Щас, ножик найду.

Ланцет нашелся, где и лежал. Веревку с ног Костыль обрезал бережно, стараясь не полоснуть Женины щиколотки. Выпрямился, поддерживая ее под бедра и шипя от боли в явственно ноющей ноге. Посмотрел в глаза.

— Обхвати меня ногами. Крепко. Глядишь, не упаду… постараюсь. Если что, не обижайся.

Она обхватила. Прижалась к пахнущему кровью и болью балагуру, пилившему верхнюю часть пут. Они не удержались, упали, замерли.

Женя, чуть поднявшись, смотрела в наглые глаза.

— Знаешь, милая, я человек свободных взглядов, ты ж понимаешь… Домостроя не придерживаюсь, обожаю инициативу в женщинах и страх как рад, когда такая вот сладкая цыпа-ляля сидит сверху. Но не сразу же, а? Мы даже не свидании не были…

Уколова вытащила кляп, отплевавшись нитками. Покачала головой. И просто поцеловала. В колючую потно-соленую щёку. И пошла искать одежду.

Птица, сидя на верстаке, каркнула. Кот, было дернувшись, снова замер. Сторожил подонка, хотя в глазу читались только кровожадные желания. Костыль оказался быстрее. Трофейный ТТ жахнул, распылив немаленькую птаху в перья, пух и фарш.

— Я, заметьте, друзья, прямо настоящий этот… ну, как его… блин…

— Снайпер.

— Не, до снайпера мне, как до Китая раком. Ганфайтер, во!

Уколова, в груде одежды отыскав брюки, искала глазами свой рюкзак. Черт с ними, с чужими насекомыми… Без трусов совсем невесело. А запасные есть только там. Ганфайтер, блин.

— И кто это?

— Крутой перец, само собой. Так, займемся поисками наших компаньонов и допросом упыренка. Ты не против, красавица? И, к слову, знаешь что?

— Ну?

— Как любой честный и благородный мужчина, а я именно таков, после всего случившегося просто обязан на тебе жениться. Слово чести, свадебку готов отыграть под Новый год, заколем кабанчика и…

— Когда ж тебе надоест…

— Вот и спасай после такого всяких там дев, принцесс и королев со старшими лейтенантами.

Костыль прокрутил ТТ на пальце, вперед-назад, резким движением — за пояс.

— Живой или мертвой, ты пойдешь со мной… Ох, как же я крут…

И только потом поднялся.

И решительно двинулся с огрызками веревок к чудовищу. А Саблезуб, муркнув, вихрем кинулся куда-то в темноту…

Азамат, продрогший до косточек где-то в коленках и даже в ушах, растирал руки, накинув тулуп. Саблезуб, довольно урча, грыз найденную синюю тушку курицы с четырьмя ногами. Даша, все еще покачиваясь после какого-то наркотика, что, оказывается, ввела ей Ча, грела ладони о кружку с кипятком и медом.

Костыль, что-то строгая, сидел у очага. Уколова, отыскав рюкзак и все барахло, думала о сале: стоит есть или нет. Даже уверения Азамата в свинячьей его природе не действовали.

Души, еще как-то теплившиеся человечностью, за чертову ночь, пропахшую вареной человечиной, гарью и собственной кровью, зачерствели дальше некуда.

Трупы, лежавшие и гнившие в углу, никто не убирал. Одноногого бедолагу Костыль оттащил и бросил рядом. Чего там… не до них.

Чудовище, подвешенное к потолку, звездело само по себе, совершенно не по делу. Пока всплыли лишь семейные связи с добреньким дедушкой через его чертову бабку, приходившуюся сволоте дальней родственницей. Гостей с сальцем в подарок для кого-то там старый хрыч отправил сюда много.

А вот Азамата куда больше интересовали две головы у птицы. Вернее, сохранившиеся после аттракциона со стрельбой полторы.

— Рот закрой, — проскрипел Пуля, чувствуя вроде бы уходившую дрожь в теле. — Слушай и отвечай. А там… а там посмотрим.

«Посмотрим» почему-то отдавало хрустом топора по кости и паленым жиром на ляжках.

— Ты, утырок, сам по себе, как бы. Машина чья во дворе?

— Ее, ее… — чудовище закивало в сторону валявшейся в темноте бледнолицей башки. — Это все…

— Ну да, — вздохнул Азамат, — все зло от баб, точно. Слушай. Костыль, я вот чего не понимаю… ты как ей голову открутил? Друг мой ее точно не отгрызал, я даже проверил.

— Хм… у нее с собой Джигли была. Я ж ее костылем в хребет засандалил. Пробил ребра, сердце там. Померла, мразота, даже не мучаясь.

— Ну да… это понятно. А отпилил зачем?

Костыль поерзал, устраиваясь удобнее.

— Да, как-то, знаешь… само собой получилось. В хорошем кулацком хозяйстве оно как? Все в нем пригодится.

— Ну да, и как не подумал. Ты, видно, все же на голову немножко того, вон его родственник. Это ж надо додуматься… отпилить голову и тащить с собой, чтобы потом вбить в нее стволы и… целая военная хитрость.

— Ты это так меня похвалил за смекалку с находчивостью? Ну, спасибо, друг.

— Носи, не стаптывай. Я больше спать не буду, когда ты в карауле. Ну тебя на фиг.

Уколова, решившись, резала сало мелкими кубиками. Есть хотелось неимоверно.

— Теперь, ты не думай, что забыл о тебе, вещай дальше, — Азамат достал топорик, снова вернувшийся к нему. — И по делу. Машина твоей дуры. Откуда?

— Хозяин дал.

— Уже хорошо. А кто такой Хозяин?

В глазах чудовища что-то мелькнуло. Неуловимое и страшное. Он замолчал.

Азамат вздохнул, вставая.

— Стой-стой, — Костыль поискал найденную палку. — Я тут кое-чего смастырил. Во! Думаю, запоет сейчас, аки горлинка-голубка.

— Ты — больной, — всерьез сказала Уколова. — Даже представлять не хочу, как ты… это… хочешь пользовать в паре с ним.

Чудовище покосилось на выструганное с пониманием и страхом. С охотничий нож длиной палка с нарезанными ромбами. Объемными ромбами и квадратами. Размером точь-в-точь, чтобы вставить в…

— Всескажутольконенадо…

Костыль огорченно пожал плечами.

— Даже обидно. Хотелось попробовать.

Уколова, прямо с набитым ртом, хохотнула. Почему-то ей совершенно не было жалко чудовища. Да и всем остальным — тоже.

— Говори, — Азамат спрятал топорик.

— Хозяину нужна она.

Даша, побледнев, смотрела в ответ на взгляды остальных.

— Так…

— Ее ищет Хозяин, а он не прощает своим солдатам невыполнения приказа. Ча жива только благодаря ему. И остальные.

— А где Хозяин живет? — промурлыкала Уколова.

— Где-то у Кумертау.

Азамат переглянулся со старлеем. Вот так вот… в Башкирии, значит. Хозяин.

— Птицы — связные?

— Да. Они умные.

— Сколько еще таких ее ищет?

— Я знаю про Миноса. Он тупой, и Ча его не любила. И Проводник, его она боялась.

Азамат хмыкнул. Не много ж прояснил. И вряд ли знает что еще. Миноса нет, а Проводник…

— Проводник остался у Похвистнево, — Уколова кивнула. — Кто еще проверяет составы на железке, кто так любит вагоны и пассажиров?

— Ну да. Хорошо и…

Азамат развернулся к единственному открытому окну. Вслушался, поднеся палец к губам. Все замолчали. Только трещали поленья. Только…

Ночь зимой молчалива и страшна своей тишиной. И только из-за нее, безграничной и тяжелой, звенящей пустотой, они услышали.