— Смотрите, какие мы воспитанные, — фыркнула Уколова, — ишь как… Говоря казенным языком — половые органы прикреплены к верхним и нижним конечностям той же проволокой. Так?
— В точку, симпатюлька, — усмехнулся Костыль, — я б лучше не сказал. И вот какая фишка…
— Тебе нельзя это курить, — Азамат достал топорик и напильник. — Ты начинаешь слишком сильно актерствовать.
— Никогда не помешает потренироваться, — Костыль пожал плечами, — настоящему рок-н-ролльщику природный допинг только в помощь. Открывает горизонты самосознания.
— Господи прости… — Уколова постучала пальцами по столу. — Ты уже закончишь звездеть?
— Ой, какие мы нетерпеливые, — Костыль, фыркнув, мастерски передразнил ее недавнюю интонацию, — надо же. Все просто. Дрезины шли перед составами, разница по времени — не более двадцати минут. Стандартная проверка самих путей, чтоб все хорошо было. Мины тут не ставят, рельсовую войну даже тот самый Золотой не вел. Проверяли полотно, чтоб тяжелый поезд под откос не ушел. И никакой стрельбы никто не слышал.
— Двадцать минут?
Азамат понял. Двадцать минут — для расправы над тремя-четырьмя вооруженными мужиками или женщинами, опытными, мало чего боящимися. И еще успеть сотворить из них мясную выставку для глаз менее храбрых горожан и путешественников. Всего двадцать минут.
— Никакой стрельбы?
— Да. Никаких гильз, ничего вообще.
Плохо. Явно не люди.
— Что насчет составов?
— Вагонов.
Азамат кивнул. Вагонов так вагонов.
— Вагоны, две штуки. Пассажирский и грузовой. В грузовом везли свинок, двух лошадок и партию рабов. Сколько голов рабов находилось внутри товарняка, не сказали.
— То же самое?
— Почти. Только икебана оказалась куда круче, сами понимаете. Учитывая количество подручного материала…
Уколова кхекнула, ничего не сказав. Азамат не отложил топора. Мясо, оно и есть мясо. Только мертвое. Сволочь, разве же так можно с…
— Намного круче, — Даша откинулась назад резко, с силой. Пальцы, вцепившиеся в столик, побелели. Хотя лицо стало куда бледнее. Восковым, прозрачным, до видимых сосудов. Глаза налились темным, девчонка всхлипнула, вцепилась в старлея и Азамата, и, неуловимо, вокруг и внутри всех вдруг…
…жарко полыхал вагон. Пламя трещало пожираемыми досками. Локомотив, оставив лишь копоть, трусливо удирал у горизонта. Не сам локомотив, конечно, но…
Свиные и людские головы пирамидой. Сиреневые веселые пятачки и удивленные до ужаса и кричащие лица. Вороны, клюющие глаза. Жирно чавкающая земля пропиталась кровью на метр, не меньше. Кобылы и свиньи лежали полукругом, вскрытые, развернутые сизо-ало-багровыми цветами. Блестели змеи кишок, растянутые кольцом и сходившиеся к центру семиконечной звездой.
По ее углам, прикрученные внутренностями к арматуринам, обвисшие тела. Первые двое — мужчина с бородой и женщина с ребенком, свисающим из нее на стынущей пуповине. Руки переплетены между собой вырезанными по живому сухожилиями. Отец и Мать.
Из шеи следующего торчит головка кувалды. Рукоять вбита по нее прямо в разодранную плоть. Буквы, вырезанные острым на груди, не оставляют сомнений. Кузнец.
Совсем молоденькая девчонка осталась нетронутой. Её не резали по остреньким грудкам. Писали, макая палец в чернила, взятые у соседа, оставив ей вековечную целомудренность. Дева.
Свиная голова у соседа. Обрезав уши, сумасшедший скульптор вбил сверху старенький стальной шлем. Боевым поясом по животу — снятые с охранников ножи, граната и выпирающие по бокам из разрезов магазины с «пятеркой». Воин.
Предпоследнего он почти пожалел… Предпоследнюю. Седые волосы старухи окрасились в красное из вспоротого горла.
Оставшегося чудовище не пощадило. Белое вперемешку с красным, лохмотья кожи и выломанные ребра. И голова, смотревшая на собственные лопатки. Длинные волосы свешивались вниз грязной тряпкой. Неведомый…
— Я боюсь… — Даша вернулась назад разом. Посмотрела на Азамата. — Очень боюсь.
Уколова прижала к себе заплакавшую и снова закрывшуюся девочку.
Костыль удивленно крякнул, глядя на мизансцену.
— Чё это было? Вы минуты полторы пялились перед собой и пускали слюни. Вы точно в Черкассах заразу не подхватили?
Азамат покачал головой. Сила Даши пугала непредсказуемостью. Увиденное страшило неумолимостью и безумием.
— Она может такое, что тебе и не снилось. Вот и все.
— Ясно. То есть теперь ты должен меня убить для сохранения тайны?
Азамату очень хотелось спросить, бывает ли сивый серьезным. Прямо очень.
— А стоит?
— Не-а-а… — Костыль постучал пальцем по шеврону. — Свобода, брат, — не просто слова. Мне она без надобности. Ваша просто Дарья ни хрена не проста, это ясно после дома Ба. Там же много людей погибло. А просто Дарья явно ухайдакала саму Ба. Мутант?
Уколова кивнула. Даша покосилась на Костыля. Бледная, потная, казавшаяся маленькой-маленькой. Черт-те что, а не поход.
Саблезуб, заснувший было в ногах Азамата, мягко скакнул к Дарье. Положил головищу той на колени, заурчал, игриво наподдал лапой по тонкой ладошке.
Умница, друг.
Азамат кивнул в ответ. Да, мутант. И что?
— Ты снова говоришь вслух, — посетовал Костыль, — думал, это у тебя от усталости. Да ничего, мне все равно. Свобода, землячок, — это рай. А в рай надо идти своими ногами. С чужой помощью спускаются в ад. А я такому не пособник.
— Ни фига себе, — удивилась Уколова, — ты прямо самобытный философ с религиозным уклоном.
— Чего только в жизни не встретишь, о чем только не передумаешь.
Азамат хмыкнул. Убрал топорик и решил проверить обрез. Патронов у него с гулькин нос, но все же. А спорить о вечном ему совершенно не хотелось. Саблезуб, намурлыкав Даше спокойное состояние, решил подобраться ближе к другу, угнездив огромную башку на коленях. Ложись, друг, урчи. Мягкий, родной, теплый…
— То есть, как понимаю, — Уколова усмехнулась, недоверчиво и чуть грустно, — смерти ты, борец с любыми видами угнетения человека, включая здравый смысл, не боишься?
— Боюсь. Но, красотуля, уверен в нескольких вещах, и в смерти в том числе.
— В смысле?
— Знаю, какая она будет.
Даша несколько раз моргнула. Уставилась на сивого.
— Интересно про мою смерть?… — Костыль скривил рот, пыхтя самокруткой. — Хм… Моя смерть будет разной. Сожрут волки в степи, еще живому выгрызут требуху и будут раздирать печень, пока мне придется харкать кровью и орать. Повесят селяне, застукав с дочкой старосты, буду мотаться, сипеть-хрипеть и ссаться на себя, потому как хрена они умеют правильный узел вязать. Выпустят в колени по заряду картечи и бросят посреди леса за уведенных коней, придется ползти или лежать, глядя, как гангрена сожрет по самые яйца, и только тогда сдохнуть. Перережет горло поселковая шлюха из-за ревности к своей подружке, которой подарю сережки. Да мало ли…
Сивый жилистый убивец хмыкнул, затянувшись, и вдруг стал серьезным.
— Точно знаю две вещи… Первое, мои неожиданные попутчики, несомненный факт: в своей постели коньки не откину. А второе…
— Ну? — лениво поинтересовалась Уколова, не обращая внимания на взгляд Костыля, постоянно прохаживающийся по ее расстегнутой почти до пупка рубахе. — Не томи, сердечный друг.
— Моя смерть придет ко мне сама. И будет прям как надо. Бледная, типа, обязательно с косой… до самой задницы… И, что куда важнее, непременно с клевыми сиськами.
Уколова вздохнула. Но не застегнулась. Жарко, чего уж.
— Вы готовы, дамы и Азамат? — поинтересовался Костыль. — Тогда расплатитесь за еду патронами, что выдал, и учтите, что у вас их не останется. Магазин сохраните, будем в Бугуруслане придумывать все остальное. Как нам найти, куда этот милый пластиковый рожок воткнуть и чем наполнить.
Точно. Азамат выглянул в узкую щель между стеклом и фанерой. Смеркалось. Пора выбираться и постараться доехать до следующей точки их экспедиции.
Вечерний поезд пыхтел у перрона. Платформа спереди, локомотив, обвязанный разномастным железом и сеткой, открытый наполовину вагон, увешанный мешками с песком и драными матрацами, набитыми сухой травой. И второй, грузовой, усиленный капотами бывших легковушек и песком между ними и бортами. Не транспорт, а мечта.
