Подобные примеры можно приводить до бесконечности.
К приходу немцев окраины городов и местечек, где располагались тюрьмы НКВД БССР, все проселочные дороги представляли огромное страшное кладбище.
«В июне 1941 года, — утверждает отечественный историк И. Кузнецов, подробно изучивший механизм советской репрессивной машины, — дороги из Вилейки на Полоцк и из Минска на Червень были усеяны сотнями трупов «врагов народа»{154}.
Теперь о том, кто был казнен тогда, в июне 1941 г.? Среди погибших были «белорусы, поляки, литовцы, украинцы и евреи по национальности, а по социальному составу — студенты, учителя, врачи, ученые, писатели, рабочие, священники различных конфессий, офицеры и солдаты польской армии, чиновники бывшей администрации и члены их семей, а также многочисленная группа деревенских тружеников, «вина» которых заключалась в том, что им совершенно были непонятны идеи и лозунги большевиков»{155}. Точное число казненных установить не представляется возможным. КГБ Республики Беларусь хранит свои тайны. Достоверно известно: исполнители убийств получат впоследствии высшие правительственные награды. Указ Президиума Верховного Совета СССР будет гласить: «За образцовое выполнение боевого задания и проявленное при этом геройство»{156}.
Погибли, слава Богу, не все. Они то и поведали страшную правду. Среди тех, кому удалось выжить, уроженец Новогрудского района Борис Рагуля — узник минской тюрьмы НКВД БССР, приговоренный в мае 1941 г. к расстрелу «за шпионаж в пользу Германии, распространение антисоветской пропаганды, подготовку вооруженного восстания в Беларуси». Обратимся к его рассказу:
«Рано утром 24 июня всех заключенных вывели во двор тюрьмы, а потом на улицы Минска. Как только мы вышли на улицу, то увидели еще одну колонну — около 10000 человек. Колонной мы направились в местечко Червень, которое находилось в километрах шестидесяти от Минска. Неожиданно прозвучала команда на отдых. Слабых, больных и стариков, отведя в сторону, расстреляли. Остальных погнали дальше. Наконец нас пригнали в червенскую тюрьму и построили во дворе. Через громкоговоритель объявили, что сейчас всех проверят. Во дворе поспешно поставили стол, за который сели три чекиста. Все подходили к ним, называя свои данные и статью уголовного кодекса. Подошла моя очередь. Я выдумал себе имя. У меня спросили, в чем меня обвиняют. Я ответил, что не знаю. Что мне было приказано выполнить непосильную норму по заготовке леса, но я болел и не сумел ее выполнить. Меня отправили к заключенным, которых охраняли не так сильно. Это были уголовники. Рядом стояли «политические». В 23.00 их увели. Около полуночи раздались пулеметные очереди. Это чекисты расправлялись с теми, кого обвиняли в шпионаже и контрреволюционной деятельности…»{157}
Это были воспоминания белоруса. А теперь обратимся к рассказу поляка Януша Правдица:
«Я содержался в минской тюрьме НКВД. Вечером 24 июля началась расправа над заключенными. Я отчетливо слышал поочередное открывание камер, стоны, борьбу и время от времени выстрелы. Потом говорили, что в рот заключенным вливали яд. В это время начался очередной налет на Минск. После налета открыли все двери и приказали выходить. Затем нас окружили сильной охраной и погнали бегом через пылающий Минск. В нашей группе было около 200 человек. Группу, в которой я находился, держали в стороне как самую опасную. Среди нас было 7 советских летчиков, у которых руки за спиной были связаны проволокой. Я сообразил, что будет нехорошо оставаться в этой группе, которою вскоре расстреляли. Нас погнали на восток. Я кое-как сбрил усы и бороду. Группа, к которой мы присоединились, насчитывала около 3000 человек. Увидев возле себя девочку лет 12, я спросил, за что ее арестовали. Она очень серьезно и удивленно ответила: «За контрреволюцию и шпионаж». Девочка была из-под Несвижа. В районе Червеня началась массовая казнь… Красноармейские машины ездили по телам убитых… Это произошло в ночь с 27 на 28 июня». (Мельцер Д., Левин В. Черная книга… С. 74–75).
Из анализа документов КГБ следует: ряд заключенных-смертников в ожидании этапа во внутренние районы СССР совершили побег. Особый интерес в этом отношении имеет исследование белорусских историков B. Михнюка и А. Гринь, которое основано на материалах уголовного дела № 18094 в 2-х томах по обвинению Антона Сокола-Кутыловского по стст. 63 и 64 УК БССР. Согласно имеющимся данным, Кутыловский на вопрос офицера СМЕРШа «Как вам удалось совершить побег?» ответил буквально следующее:
«Вечером 23 июня 1941 г. здание в центре Барановичей, где содержались узники НКВД, загорелось после бомбежки немцев. На рассвете кто-то открыл двери в тюрьме и примерно 36 человек получили свободу»{158}.
Повезло не только А. Соколу-Кутыловскому. Вместе с нацистским вторжением свободу обрели десятки тысяч белорусских граждан, осужденных по политическим мотивам, в числе которых, например, были В. Рагуля, C. Хмара, Ю. Соболевский и др.{159}
А вот то, что произошло с контингентом новогрудской тюрьмы, спецслужбы скрывают и ныне. Из докладной записки «Об эвакуации тюрем НКВД БССР» заместителя начальника тюремного управления НКВД БССР лейтенанта госбезопасности Ополева начальнику тюремного управления НКВД СССР майору госбезопасности Никольскому от 3 сентября 1941 г.:
«Начальник тюрьмы г. Новогрудок Крючков 23 июня во время бомбардировки города всех заключенных вывел из тюрьмы и посадил в вагоны. На станции на конвой напали местные жители, ворвались в вагоны и освободили заключенных. Во время перестрелки с нападающими его (Крючкова. — А. Т.) ранили в руку».
Факт освобождения местным населением заключенных новогрудской тюрьмы подтверждает и Н. Гайба, автор статьи «Это было в первые дни» (Новае жыццё (Новогрудок). 2004. 28 июля):
«Было принято решение эвакуировать и узников новогрудской тюрьмы. Их привезли на железнодорожный вокзал, посадили в вагоны, но прибежали местные жители и выпустили их из вагонов»{160}.
А теперь попробуем представить себе, что творилось в белорусской столице в те лихорадочные июньские дни. По описанию многочисленных очевидцев, Минск походил на встревоженный муравейник. Многие ожидали советского контрнаступления. Вместо этого минчане увидели «красноармейцев в кальсонах, бежавших с передовых застав»{161}. В официальной хронике Великой Отечественной войны об этом ни слова. За основу взята партийная версия:
«Партийные, советские, общественные организации БССР в начале войны в сложных условиях провели эвакуацию в советский тыл мирного населения, промышленного оборудования, культурных ценностей, зерна, скота и другого государственного и колхозного имущества»{162}.
В действительности события разыгрались совсем иначе. Сохранилось множество свидетельств людей в один голос утверждающих, что эвакуации не было. Корреспондент «Правды» по Беларуси П. Лидов, который сумел пробиться на аудиенцию к Пономаренко утром 22 июня, писал:
«Утром в кабинете Пономаренко я застал только хозяина кабинета. Пономаренко стоял у окна, рассматривал проходящих мимо женщин и высказывал свои суждения об их красоте. В кабинет вошел только председатель совнаркома Былинский и вскоре вышел»{163}.
