Коммунистическая власть начала с печати. Были запрещены все «старые» газеты и журналы. Если, например, до 1939 г. в Вильно из национальной периодики насчитывалось 221 издание, то с приходом большевиков на дальнейшей их судьбе был поставлен крест. В том же Новогрудке, имевшем две типографии, мощности которых позволяли выпускать 10 газет, как это было до «похода», стала выходить одна — «Новае жыццё»{73}. В Барановичах издавалась областная газета «Чырвоная звязда» и городская «Голос рабочего»{74}. В Слониме, где было 4 типографии, теперь издавалась только одна советская газета — «Вольная праца», в которой, как сообщает белорусский историк С. Ерш, сумели найти работу три слонимских поэта — Сергей Новик-Пеюн (бывший редактор «Gazety Slonimskiej»), Сергей Хмара (Синяк) и Анатолий Иверс (Иван Миско){75}.
Все редакции возглавили партийцы, прибывшие с частями Красной Армии, и все эти органы печати фактически являлись органами партии. Главной задачей прессы стало возвеличивание Сталина и «ценностей» коммунистического строя. Каждому учреждению вменялось в обязанность иметь портреты «вождя народов» и его окружения.
Национальное прошлое, слава и гордость Беларуси — Острожский, Ходкевич, Сапега, Огинский, Костюшко, Калиновский — новой власти были не нужны. Западным белорусам предложили новых «героев».
В обществе с помощью СМИ, литературы, кино создавались мифологизированные образы «абсолютного человека». Наиболее известными среди них — Павел Корчагин, герой романа Н. Островского «Как закалялась сталь», и герои произведений А. Гайдара.
Кто же эти духовные пастыри — авторы произведений «Как закалялась сталь», «Школа», «Военная тайна», «Судьба барабанщика», под знаменами которых загоняли западных белорусов «в светлое будущее»? Правда о них, советских писателях, страшна. Потому-то ее и прятали от общества, что она многое опровергает из того, что нам вбивала в голову государственная пропаганда.
Заранее можно предположить, что такое заявление вызовет неудовольствие и даже возмущение читателей — людей старших поколений. Ведь многие из них выросли на книгах Н. Островского и А. Гайдара. Но дело все в том, что в те годы, когда эти книги читались взахлеб, люди просто не знали, какими на самом деле были их творцы, представляя их такими же честными и великодушными, как и герои их произведений. Увы…
Наверное, стоит несколько отвлечься от основной темы и привести хотя бы один пример в подтверждение вышеизложенного тезиса.
Из автобиографии Аркадия Гайдара-Голикова:
«Родился 9 января 1904 г. в городе Льгов Курской области. Из пятого класса Арзамасского (реального) ушел в Красную Армию добровольцем, был членом РКСМ. Ни в каких белогвардейских, антипартийных и прочих поганых организациях не состоял.
Был на фронтах: Петлюровском (Киев, Коростень, Кременчуг, Ростов, Александрия). Весь 1919 год, до сдачи Киева в сентябре, — сначала курсантом, потом командиром 6-й роты 2-го полка отдельной бригады курсантов.
Потом был на Польском фронте под Борисовом, Лепелем и Полоцком — 16-я дивизия, полк забыл, потому что тут у меня было три болезни — цинга, контузия в голову и сыпной тиф, — так что толком я опомнился только в Москве, откуда я был направлен на Кавказский фронт (март 1920 года) и был назначен командиром 4-й роты 303 полка 34-й дивизии 9-й армии.
После захвата остатков деникинцев (армия генерала Морозова) под Сочи стоял с ротой, охранял границу с белогрузинами (мост через реку Псоу) за Адлером, но вскоре, когда генералы Гейтман и Житиков подняли на Кубани восстание, были мы переброшены в горы и все лето до поздней осени гонялись за бандами.
В 1921 году, после высшей стрелковой школы, был командиром сводного отряда, затем командиром 23-го запасного полка в городе Воронеже и отправлял маршевые роты на Кронштадтское восстание.
Потом был командиром 58-го отдельного полка армии по подавлению восстания в Томбовской губернии (антоновщина), по ликвидации которой был назначен начальником второго боевого района, на границе Монголии (Тана-Тувы), где только что прошли части и остатки офицеров банды Соловьева.
Тут я начал заболевать (не сразу, а рывками, периодами). У меня нашли травматический невроз. Несколько раз лечился. В ноябре 1924 г. был уволен с выдачей пособия по болезни из РККА. Взысканий, кроме нескольких дисциплинарных (не крупнее 1–3 суток гауптвахты), не было»{76}.
Что же это за болезнь, из-за которой командира полка уволили не только из армии, но и выгнали из партии (об этом Гайдар в своей автобиографии почему-то умалчивает)?
В Хакасии из поколения в поколение передают легенды о зверствах отряда Гайдара.
«Гайдар со своим отрядом согнал больше ста человек на обрыв у реки и начал расстреливать. Сам он стрелял из нагана в затылок.
Не белогвардейцев (они в тайге были), а простых крестьян. Много было женщин, подростков, детей. Тех, кто не умер сразу, Гайдар пинками сталкивал с обрыва в реку. Зверь, а не человек. Моя мать чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственникам в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили», — вспоминала одна из очевидцев тех страшных событий{77}.
Вот еще одно свидетельство хакаса Михаила Кильчакова:
«Гайдар посадил в баню заложников и поставил им условие: если к утру не скажут, где скрываются бандиты, — расстрел. А те просто не знали. Наутро красный командир лично стрелял каждому в затылок»{78}.
Даже командующий ЧОНом (часть особого назначения) Енисейской губернии В. Какоулин был вынужден признать:
«Мое впечатление: Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь служебным положением, целый ряд преступлений»{79}.
В 1988 г. в Париже были опубликованы воспоминания журналиста Бориса Закса об Аркадии Гайдаре, с которым они вместе работали и жили в Хабаровске.
«…Я был молод, ничего подобного отроду не видел, и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление. Гайдар резался лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется, где только раздобыл лезвие. Увезли в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью… Я думал, он не выживет.
Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь — один к одному — покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз…
Очевидно, что представления о Гайдаре как об эталоне благополучного советского писателя далеки от истины.
С юных лет он поверил в идеи революции, сражался за них и остался им верен. И что же? Он вне партии, исключен еще в конце Гражданской войны. Всю жизнь его тянуло ко всему военному, у него нет ни одной книги, в которой бы не упоминалась Красная Армия, даже одевался он на военный лад. И что же? Уволен из армии подчистую…
Вдобавок постоянные рецидивы болезни[9], сопровождающиеся запоями и прочими эксцессами, мешавшими нормальной творческой работе. Он никогда не успевал сдать рукопись в срок. Вечно спешил, хватал авансы, изворачивался, чтобы не платить неустойку.
К усидчивому труду он был способен лишь временами. Многое начинал и бросал, не окончив. В Хабаровске однажды он начал было диктовать машинистке статью, но засуетился, сказал, что забыл дома блокнот, и вдруг выскочил из окна. На том дело кончилось — Гайдар запил»{80}.
