Между тем на площади вспыхнули заметные волнения; над толпой сначала с изумлённым облегчением, а после восторженно пронеслось: «Ратибор!» — и разъярённые русичи ещё больше сжали кольцо вокруг места казни.

— Обнажить ятаганы! — истерично пролаял Кюбарт ослямбским воителям, первым выхватывая свою позолоченную саблю с вкраплениями изумрудов, в общем-то, пригодную лишь для скучных церемоний, а в настоящем бою довольно бесполезную. — Держать строй!

Шалмахи не преминули последовать примеру своего командира; шелест извлекаемых из ножен мечей на миг вроде бы отрезвил пылающую праведным гневом публику, слегка попятившуюся при виде трёх сотен обнажённых изогнутых клинков.

— Братья мои! Пришло время сбросить с себя ненавистные оковы! — тем часом пророкотал за их спинами с эшафота Ратибор, обращаясь к своим соплеменникам. — Давайте же вырежем этих пришлых собак под корень, — дюжий ратник кивнул на замерших в напряжённом ожидании аскеров, ощетинившихся ятаганами, — в назидание всем тварям сутулым, дабы в следующий раз вороги хорошо подумали, прежде чем к нам сунуться! Но сначала предлагаю заслушать визги нашего волчонка! Заодно проясним, кто же тут хрюшка!

С этими словами Ратибор под одобрительный гул толпы кинул факел к дровишкам под столбом, к которому присобачил постанывающего, корчащегося Горибора. Пламя тут же знатно задалось, очень быстро охватив взвывшего от нестерпимой боли волка. Но рыжекудрый гигант не стал наслаждаться муками своего поверженного противника. С могучим рыком: «В атаку!» Ратибор вытащил из ножен меч и сиганул с постамента прямо в толпу окружавших подмостки вражин. И тут же первые ряды русичей, а это оказались не кто иные, как тайно проникшие в город воины Первой заставы, — обнажили палаши и бросились на растерявшихся шалмахов, пребывавших в шоке от безумного прыжка Ратибора. Впрочем, осы относительно споро собрались, с мрачной решимостью принявшись защищать свои жизни; то, что пощады от обозлённых русов не будет, прекрасно осознавал каждый из аскеров.

Случилась жестокая, но короткая рубка; ослямы отчаянно защищались, но долго противостоять яростному урагану в виде свирепой оравы русичей оказались не в состоянии; и вот уже спустя минут десять на эшафоте к оставшимся пятнадцати столбам привязывали окровавленных шалмахов, коим не повезло выжить в только что состоявшейся сече; как говорится, око за око, зуб за зуб, костёр за костёр.

— Вот дерьмо! Это мятеж! Мятеж! Дерьмо! Дерьмо! — как в бреду, повторял Кюбарт, в одних исподниках мчавшийся к таверне «Четыре копыта», где, он точно знал, последние пару лет всегда заседали его шалмахи. В пылу сражения, вместо того чтобы руководить обороной, глава аскеров занялся тем, что без зазрения совести, впопыхах скинул с себя всё своё пёстрое тряпьё и, оставшись в одних розовых кальсонах, затем чудом сумел пролезть на карачках сквозь бурлящую гневом толпу. И вот теперь, полуголый, он, аки заяц, вприпрыжку нёсся к заветному кабаку, надеясь там найти своих воинов и после попробовать организовать хоть какое-то внятное сопротивление вспыхнувшим, словно лучина, беспорядкам. А ещё лучше — по-шустрому ускользнуть из Мирграда, ибо, пробегая мимо разгорающихся то тут, то там кровопролитных схваток, с ужасом осознавал, что на Дворцовой площади произошёл отнюдь не стихийный бунт; восстание было спланировано заранее, и его бойцов принялись разом убивать по всей столице.

— Тревога! — провизжал Кюбарт, влетая в знакомый кабак. — Нас режут, аки свиней!..

— Да неужели? — Бронислав, занятый тем, что, сидя на корточках, вытирал лезвие топора об тунику одного из мёртвых шалмахов, поднялся и, недобро улыбаясь, уставился на ошарашенного военачальника ослямов. — Ай-яй-яй, какое безобразие! Я прям ща зареву от горя! — очи русича мрачно сверкнули.

— Не может быть!.. — потрясённо проблеял замерший на пороге трактира Кюбарт, огорошенно разглядывая зал «Четырёх копыт», усыпанный телами его воинов. Между ними ходили верные Брониславу витязи, устроившие несколько минут назад славную мясорубку в корчме у Феофана, надо заметить, не особо опечалившегося учинённому разгрому его детища.

«Зал потом восстановить можно, чай, найдём на что! Зато иноземцев искромсали, доброе же дело!» — про себя довольно рассуждал владелец таверны, не без облегчения хлебая винишко из чудом уцелевшего кувшинчика.

— Заползай, гадина, гостем будешь! — Кюбарта сильно пнули в зад ногой. Влетевший в кабак глава ослямов неловко распластался на полу. Над ним навис зашедший следом Любомир, за которым толпились с десяток его бойцов с окровавленными мечами наперевес. Быстро осмотревшись, командир Первой заставы столкнулся взглядом с Брониславом и кинул:

— Заканчивайте здесь, Брон, мы нужны у дворца! Там заморских собак ещё сотни полторы окопалось!

— Топаем, друже, уже топаем! Сейчас вот только одному поганцу должок верну, — с этими словами Бронислав подошёл к так и не подумавшему вставать Кюбарту, вдруг жалобно заголосившему: — Пощады!..

— Сколько тварюга, ты слышал таких стенаний от простых горожан за последние два года, что тутова шарился, а⁈ — Бронислав присел над шалмахом, задрал за волосы его голову и буднично, не без удовольствия вспорол тому ножом глотку. — Будем считать, я тебя пощадил, скотина, позволив сдохнуть шустренько, без мучений! Хотя, помнится, об меня ты железо калёное жёг не один день!..

Тем временем на Дворцовой площади лихо полыхали шестнадцать столбов; дикие вопли боли сожжённых заживо шалмахов только-только прекратились, но зрителей у сего кровожадного действа явно поубавилось; основная часть русов, опьянённых жаждой крови, споро рассосалась по городу, выискивая аскеров. К восставшим тут же присоединялись всё новые и новые горожане; новость о том, что Ратибор вернулся из плена и возглавил долгожданный бунт, мигом облетела Мирград. Уставшие от заморского ига люди не без азарта вылавливали иноземных захватчиков по подворотням да закоулкам и тут же либо забивали насмерть, либо вешали на ближайшем суку.

— Отворяй ворота, Лад, покамест я их не выломал да не запихал тебе туда, где солнце не светит!.. — тем часом пророкотал Ратибор, во главе сотни с небольшим бойцов Первой заставы объявившийся перед княжеским теремом. — Да пошустрее! Ты же знаешь, как я не люблю ждать!..

— Потапыч, ты?.. — спустя мгновение раздался удивлённый голос Ладимира. — Рад тебя слышать… Но открыть не могу, ибо уж больно всё ента походит на смуту! Лютега, законная княгиня…

— Какая законная, не допёр ещё, дурында⁈ Ента же она травила в своё время Святослава! И к предательству, сговору с врагом и последовавшей далее иноземной тирании лично руку приложила! Я уж молчу про то, что стала ведьмой и отвергла наших богов, предпочтя им чуждого славянскому естеству Ахримана! А скольких русичей эта тварь пожгла во славу своего нового божества? Или скорее убо́жества, — голос Ратибора грохотал на пол-округи. — В общем, я тебе что, очевидное разжёвывать тутова буду⁈ Лад, открывай по-хорошему, иначе я сейчас зайду по-плохому, а после, обещаю, выбью тебе все зубы! Ты меня знаешь, слово я держу! Так что считаю до одного! Раз!..

— Что ты, баран тупоумный, развесил лопухи да слухаешь всякие бредни из-за калитки⁈ — недовольно раздалось из внутреннего дворика. Незнакомый голос с характерным гортанным акцентом явно принадлежал кому-то из ослямов. — Вали давай во дворец, олух сивый, да предупреди наших братьев, что…

Договорить вещавший аскер не смог, ибо в тот же миг страшно захрипел; так обычно бывает, когда оратору внезапно перерезает глотку добрый клинок. Раздавшийся следом громкий шум борьбы, заковыристая ругань да звон стали возвестили о том, что внутри дворцовой ограды случилась короткая, но яростная схватка.

— Нас предали! Тревога! Тревога! — раздавшийся истошный визг кого-то из аскеров, коему повезло избежать нежданной расправы, стремительно удалялся в сторону дворца.

Между тем за воротами спешно зашебуршали, скидывая засов, и вот створки распахнулись, впуская внутрь Ратибора и его воинов.