Чу Ваньнин уставился в лицо Хуайцзуя. Он смотрел на него так, словно никогда прежде не видел.

Его грудь вздымалась, пальцы сжались в кулаки, в глазах поднимались огромные волны. В какой-то момент Мо Жаню показалось, что еще немного — и его гнев, словно огромный дракон, разорвет толщу воды и взмоет к небесам, подняв яростную волну, что сдавит горло Хуайцзуя, заставляя его признать свою вину, ограниченность и глупость.

Но Чу Ваньнин лишь содрогнулся всем телом и ничего не сделал.

В конце концов, его глаза немного покраснели, и он хрипло сказал:

— Учитель, я совершенствовался не для освобождения от бренного мира. Неужели совершенствование нужно только для того, чтобы вознестись? Если это так, то я предпочту не практиковать вовсе. Лучше уж я брошу все на полпути, лучше не достигну никаких успехов, лучше останусь в мире людей.

— Тогда верни мне все, что я дал тебе, и умри от истощения сил.

— …

— Учитель, возносись. Когда я спасу всех, кого смогу спасти, я сразу же последую за тобой.

— Чу Ваньнин!

Даже в мире иллюзий Мо Жань почувствовал, какая ужасная ярость обуяла Хуайцзуя. Его сердце лицемерного праведника[239.16] съежилось от страха, к которому примешивалась изрядная доля разочарования от разбитых надежд.

Как эта вырезанная из дерева статуя посмела так высокомерно и сурово учить праведности человека, что даровал ей жизнь? Да что «оно» о себе возомнило?!

Глаза Хуайцзуя налились кровью, в зрачках вспыхнул опасный огонь.

Не в силах смириться, он поспешил прикрыть смущение гневом. Кто он такой, чтобы говорить о его сердце, в котором так долго жила лишь горькая ненависть и тайна, о которой никто не должен узнать?

Он не мог излить свою злобу и раскрыть свою тайну.

В итоге он окликнул уже сделавшего шаг за порог двора Чу Ваньнина и ледяным голосом приказал:

— Отступник, а ну стой!

Этот окрик отзвенел, как вечерний колокол, возвещавший о конце последнего дня этого мира.

Почти зная, что сейчас увидит, Мо Жань почувствовал, что все волосы на его теле поднялись дыбом, кровь забурлила в жилах, а кости заледенели. Ему одновременно хотелось прямо сейчас вырваться из иллюзорного мира воспоминаний и ворваться в тот давно минувший день, чтобы стать надежной стеной, которая смогла бы защитить Чу Ваньнина.

— Нет… Хуайцзуй… ты не можешь…

Но он ничего не мог остановить, ведь все это уже давно произошло.

Все, что ему оставалось, — обмерев от ужаса, смотреть на разворачивающуюся у него на глазах сцену. Упрямо нахмурив свои похожие на мечи черные брови, Чу Ваньнин с непреклонным и решительным выражением лица смело встретил взгляд Хуайцзуя.

Не в силах сдержаться, Мо Жань закричал ему:

— Беги! Беги!

Юный Чу Ваньнин всегда доверял Хуайцзую. Он искренне верил своему приемному отцу, благодетелю и учителю, который растил его лишь для того, чтобы принести в жертву. Поэтому, пусть он и разочаровался в нем, он не мог рассмотреть в глазах своего наставника коварный замысел отнять его жизнь. Мо Жань попытался заслонить его собой… даже ясно понимая, что это бесполезно, сейчас он просто не мог оставаться безучастным зрителем.

— Умоляю тебя, быстрее убегай…

Чу Ваньнин не ушел. Стройный и стойкий, как вековая сосна, он шаг за шагом подходил все ближе к Хуайцзую, пока, наконец, не остановился напротив него. Подхваченные порывом ветра убранные в высокий хвост длинные волосы спутались, окровавленные и испачканные грязью белые одежды жалобно затрепетали.

Губы Хуайцзуя открывались и закрывались, медленно дробя и выплевывая каждое слово:

— Желаешь покинуть храм и спуститься с горы? Допустим, это возможно.

— Учитель? — глаза Чу Ваньнина чуть расширились. В то время еще не знакомый с людским коварством, занесенный над ним тесак палача он принял за показавшийся в оконце серп луны и на мгновение был даже тронут и обрадован.

Он подумал, что Хуайцзуй наконец-то понял его.

Но не знающая жалости холодная сталь уже зависла у него над головой, и убийственное намерение полностью захватило сердце Хуайцзуя:

— Если сегодня вечером ты опять выйдешь за эти ворота, то больше не будешь считаться человеком из Храма Убэй, — сказал он. — Четырнадцатилетняя привязанность, а также наша связь ученика и наставника будут разорваны раз и навсегда.

— … — глаза феникса были все также широко открыты, вот только былая радость в них медленно сменилась изумлением, а потом безмерной скорбью.

Чу Ваньнин никогда не думал, что Хуайцзуй может быть таким непреклонным. В ступоре он замер на месте, и только губы его слегка пошевелились. Забыв о том, что это бесполезно, стоявший рядом с ним Мо Жань продолжал лихорадочно бормотать:

— Прошу тебя, скорее уходи. Убегай отсюда. Хватит разговоров, просто уходи.

Губы Чу Ваньнина шевелились, но ни одно слово так и не сорвалось с них.

Хуайцзуй пристально смотрел на него. Действительно, это была самая тяжелая и важная ставка из тех, что он делал в своей жизни. Ваньнин всегда придавал большое значение отношениям. Эти четырнадцать лет лишь они двое составляли компанию друг другу, и сейчас разрубить их связь ученика и учителя вместе с годами привязанности было все равно что вспороть ножом его сердце. Он не сможет…

Чу Ваньнин встал на колени перед ним.

— … — Хуайцзуй в испуге застыл.

В оцепенении он продолжал мысленно твердить: «Нет, он не сможет решиться окончательно разорвать все и пойти своим путем».

Чу Ваньнин же поклонился ему до земли.

Один, два, девять земных поклонов.

Юноша поднял лицо. Его щеки были влажными, но в чистых и ясных глазах не было слез.

— Ученик Чу Ваньнин благодарит Учителя за кров и заботу, обучение и наставление, любовь и доброту. Отныне… — он тяжело сглотнул. Отныне — что? Он не понимал и не мог это выговорить.

Может, дело было в ночном холоде или в том, что погода переменилась, но в какой-то момент тело Хуайцзуя покачнулось, монашеская ряса, путаясь, затрепетала, когда новый шквальный порыв ветра наполнил его рукава. Его лицо потемнело, взгляд наполнился лютым холодом, а с губ совсем пропал цвет. Он уставился на стоящего перед ним на коленях.

Этот кусок… дерева!

Чурбан!

Он гранил и полировал его, вырезал и расписывал, чтобы дать ему жизнь намазал кровью уголки его рта, тем самым заключив кровный договор. Он заботливо обучал и наставлял его, посвятив этому всю свою жизнь.

Он ждал все эти четырнадцать лет и так много сделал, чтобы, когда придет время, можно было отправить этот кусок дерева в подземный мир и сделать вместилищем для души Чу Ланя, его новым бренным телом. Все это было не ради того, чтобы сегодня тут слушать, как это полено так вот просто и легко разглагольствует о своей озабоченности судьбами страждущих и нуждающихся. Да что «оно» о себе возомнило?..

Кусок мусора!

Отесанный чурбан!

Разгорающееся в его глазах пламя гнева клокотало и бурлило, грозясь поглотить небо и землю.

Такой Хуайцзуй стал слишком опасен, и Мо Жань поспешил наклониться, чтобы заключить Чу Ваньнина в объятия, но в итоге не смог к нему даже прикоснуться. Стоявший на коленях Чу Ваньнин все также упрямо, но мягко пытался настоять на своем. Страдая от угрызений совести, он разрывался между желанием покориться и упрямой уверенностью в своей правоте.

В глазах Чу Ваньнина отражалось лицо Хуайцзуя, которое с каждой минутой становилось все более свирепым. Сердце и разум человека переполнились жаром, который было сложно потушить.

Все тело Чу Ваньнина с головы до ног было создано для другого человека. Он же просто отесанный чурбан, деревяшка, существо без души.

Опустившись на колени, единственным, о ком он не думал, был он сам.

— Ваньнин… — у Мо Жаня перехватило дыхание. Он поднял руку, пытаясь погладить лицо, к которому не мог прикоснуться. — Прошу тебя… уходи… уходи…