В то время их отношения основывались только на животной страсти, без намека на любовь и душевную привязанность, в них было не так много ласки и нежности, так что этот неожиданный поцелуй, в котором не было даже намека на желание физической близости, немного удивил Чу Ваньнина.

Было слышно, как несколько раз прострекотали цикады, а неугомонные лягушки квакали в пруду не умолкая.

Вглядываясь в слегка расширившиеся от удивления глаза феникса, Тасянь-Цзюнь находил их все более интересными и забавными.

— Все равно нечем заняться, чтобы скоротать время, почему бы нам не поиграть в одну игру? — наконец сказал он.

Прежде чем Чу Ваньнин успел отказаться, он приложил палец к его губам:

— Тсс, дослушай этого достопочтенного.

— …

— Заключим пари. Подождем, пока этот достопочтенный досчитает до десяти. Если в конце счета первой заквакает лягушка, ты проиграешь и должен будешь приготовить и принести этому достопочтенному кувшин со сливовым морсом[291.6]. А если первой застрекочет цикада, тогда этот достопочтенный проиграл, а значит этот достопочтенный… спускаясь с горы, возьмет тебя с собой развеяться и отдохнуть.

Возможность спуститься с горы и правда была слишком большим искушением. Изначально Чу Ваньнин не собирался обращать внимания на его выходки, но, находясь с ним рядом с утра до вечера, Тасянь-Цзюнь давно уже обнаружил, где его слабые места и знал, на что надавить, чтобы получить свое. Конечно, от такого предложения он просто не мог отказаться.

Блистающий талантами красавец засмеялся:

— Ну что, тогда начинаем? Раз, два, три…

Низкий и глубокий голос плавно и медленно струился, ведя счет. Они оба внимательно прислушивались, то к кваканью лягушек, то к стрекоту цикад, но похоже сегодня владыке этого мира не повезло, и по мере того, как он вел счет, стрекот цикад становился все более оживленным, а разомлевшие лягушки квакали все реже. Похоже, свернув боевые знамена и перестав бить в барабаны, эти ленивые твари собрались удалиться на покой.

— Во-о-осемь, д-е-е-е-евять… — с каждой озвученной цифрой, император все больше растягивал звуки. Под конец жульничество этого негодяя стало настолько очевидным, что Чу Ваньнин не выдержал и, обернувшись, смерил Тасянь-Цзюня холодным взглядом.

Тасянь-Цзюнь был действительно наглым малым. Поймав этот ледяной взгляд, он остановился на цифре «девять» и, перестав считать, спросил у Чу Ваньнина:

— Как думаешь, эта лягушка умерла?

— …

— А если нет, то почему она не квакает?

— …

— Погоди-ка, этот достопочтенный должен проверить, жива она или нет, иначе это нечестно, — с этими словами он поднял с земли камешек и бросил его в зеленую лягушку, которая выглядела вполне живой и здоровой…

— Десять!

— Квак!

Испуганная лягушка плюхнулась в пруд, и эхо ее кваканья растворилось так же быстро, как исчезла рябь на воде. Со смехом оттирая грязь с пальцев, Тасянь-Цзюнь сказал Чу Ваньнину:

— Ты проиграл. Первой квакнула лягушка.

Чу Ваньнин раздраженно встряхнул рукавами, собираясь уйти, однако его тут же схватили за рукав. Выиграв при помощи такой дешевой уловки, Тасянь-Цзюнь теперь пребывал в отличном настроении. Наслаждаясь плывущим над прудом благоуханием цветущих лотосов, он, не обращая внимания на ярость Чу Ваньнина, со смехом сказал:

— Хочу, чтобы сливовый морс был холодным, вот прямо ледяным.

— У тебя есть совесть? — процедил Чу Ваньнин сквозь до боли стиснутые зубы.

— Если такая безделица не может помочь справиться с летним зноем и пробудить аппетит, в чем ее польза? — с этими словами он ткнул Чу Ваньнина пальцем в лоб. — Иди, и не забудь положить немного сахара.

Наверное в тот день он и правда был в приподнятом настроении, потому что после того, как в разгар жаркого весеннего дня он выпил целый кувшин кисло-сладкого промораживающего до костей сливового морса, даже кваканье лягушек показалось ему услаждающим слух пением гурий.

Под вечер он вдруг сказал Чу Ваньнину:

— Скоро будет три года.

— Что?

При виде его реакции на чело юного владыки набежала тень недовольства:

— Восшествия на царствование. Скоро будет три года с того дня, как этот достопочтенный провозгласил себя императором.

Произнося эти слова, Тасянь-Цзюнь изо всех сил пытался разглядеть в глазах Чу Ваньнина хоть каплю волнения, но результат его изысканий был весьма разочаровывающим. Немного мрачно и недовольно он чуть сморщил нос и, недолго подумав, вдруг сказал:

— Ты и достопочтенный вместе уже три года.

— …

— Принимая во внимание, что вкус этого ледяного сливового морса и правда был весьма неплох, этот достопочтенный позволит тебе вместе с ним спуститься с горы на прогулку. Но имей в виду, дальше Учана не поедем.

Экипаж и карета были уже готовы. Также было подготовлено все, что могло понадобиться в путешествии: бамбуковый занавес, плетеные подушки, чайные чашки и складные веера.

Стоя перед увеличенными втрое главными воротами Пика Сышэн, Тасянь-Цзюнь коснулся инкрустированного жадеитом золотого кольца на лбу белой лошади и, наклонившись к Чу Ваньнину, сказал:

— Выглядит знакомо? Раньше ты любил путешествовать в этом экипаже. Он мне не мешает, да и много места не занимает, поэтому я велел не выбрасывать его.

Чу Ваньнин не выказал никакой радости, но, совсем как в прежние времена, наступил на подножку из палисандра и, небрежно приподняв бамбуковый занавес, вошел внутрь.

Слуга вытаращил глаза и раскрыл рот от изумления. Повернувшись, он испуганно посмотрел на стоящего в лучах закатного солнца Наступающего на бессмертных Императора.

Этот мужчина обладал слишком темной натурой и без особой причины запросто мог убить невинного. Действительно этому скромному слуге было сложно понять, где образцовый наставник Чу взял столько храбрости, что вот так, забыв о правилах приличия и этикете, осмелился раньше его императорского величества занять почетное боковое место в паланкине.

Но чего этот слуга точно никак не ожидал, так это что, похоже, Тасянь-Цзюнь и не возражал против такой наглости, и даже с явным интересом чуть прищурил глаза, прежде чем со смехом сказать:

— Нет, вы посмотрите на него, этот человек все еще думает, что он старейшина Юйхэн.

Он уже собирался тоже сесть в паланкин, как вдруг за спиной императора раздался нежный женский голосок, который окликнул его:

— А-Жань.

Обернувшись, Тасянь-Цзюнь увидел Сун Цютун. В роскошном платье и головном уборе, прекрасная и волнующая, она подошла к нему в сопровождении группы служанок.

Рука, которой император собирался поднять бамбуковый занавес, замерла на полпути. Невозмутимо поправив занавес, он спросил:

— В чем дело?

— Вашей супруге нечем заняться, поэтому она решила прогуляться, чтобы нагулять аппетит, — подобрав подол длинного платья, Сун Цютун склонилась в почтительном поклоне. Смиренно и кротко взглянув в сторону повозки, она мягко спросила. — А-Жань собирается уехать?

— Прогуляюсь по ночному рынку в Учане.

Улыбка, которой она одарила его, была достаточно почтительной и кроткой, но не без толики интимности.

— Это ведь совсем недалеко, а вы решили взять повозку. Император едет не один?

Тогда он был еще весьма терпелив с ней, поэтому с улыбкой ответил:

— Не один.

На миг по похожим на озерную гладь выразительным глазам Сун Цютун прошла едва заметная рябь, но ее взгляд тут же опустился на подножку из красного палисандра. У этой женщины был острый ум, поэтому она быстро пришла к правильному выводу. Всего на мгновение ее лицо застыло, а в следующий момент она уже с доброжелательной улыбкой и радостью в голосе произнесла:

— О! Уж не младшая ли это сестра[292.1], наложница Чу?