Господин тут же облегченно выдохнул и, улыбнувшись, с легким сердцем сказал:

— А, вот оно что.

Повернув голову, Мо Нянцзы спросила у этого ребенка:

— Мо Жань, куда ушел молодой господин?

Дослушав до этого момента, настоятель Храма Убэй Сюаньцзин вздохнул:

— О, Амитабха, молодой господин Мо действительно не родной племянник главы Сюэ. Подобное невезение не иначе как злой рок!

— А… это он? — раздался голос из толпы.

Другие заклинатели в недоумении загомонили:

— Что значит «это он»?

— Это ведь упомянутый ранее ребенок, который предложил запереть Мо Жаня в собачьей клетке, — пояснил человек из толпы. — Они с Мо Жанем приблизительно одного возраста, к тому же тот был родным сыном Мо Нянцзы, — высказав свои мысли вслух, он замер от посетившего его озарения. Хлопнув себя по лбу, он объявил. — Я понял! На самом деле, Мо Жань убил мать и сына, а потом выдал себя за него, не потому что жаждал наживы, а по причине ненависти и жажды мести!

Услышав эти рассуждения, некоторые люди посчитали их очень здравыми, и теперь смотрели на Мо Жаня не только с презрением, но и с долей жалости.

— В данном случае это и правда имеет смысл.

— Ох, пусть даже смертельно обижен на человека, все равно нужно уметь быть милосердным.

В разгар этого бурного обсуждения и печальных вздохов Му Яньли вдруг демонстративно прочистила горло, и тут же все вокруг умолкли.

— Молодой господин Мо, — сказала она, — я слышала, что проживая в Тереме Цзуйюй вы постоянно недоедали, кроме того, там вы подвергались жестокому обращению. Вне зависимости, был ли для этого повод, Мо Нянцзы постоянно бранила и била вас, это все правда?

— Правда, — ответил Мо Жань.

— Это сын Мо Нянцзы предложил запереть вас в собачьей клетке, верно?

— Верно.

Убедившись, что их предположения подтверждаются одно за другим, все больше людей вздыхали, охали и кивали головами:

— Ох, видите, из затаенной обиды родился замысел убийства. Наверняка он до смерти ненавидел тех мать и сына.

Конечно, эти люди были правы: разве можно было не ненавидеть их? Мо Нянь был ровесником Мо Жаня, но гораздо крепче по сравнению с ним, а поскольку он являлся сыном Мо Нянцзы, никто в доме не осмеливался бросить ему вызов. Этот ребенок с детства был очень злобным и непослушным, кроме того, ему нравилось вымещать свою злость на Мо Жане. Иногда просто от скуки Мо Нянь мог побить его плетеной корзиной или обвинить в собственном проступке, например, украсть что-то по мелочи, а затем свалить вину на Мо Жаня.

Однако тогда Мо Жань был очень терпеливым и непритязательным, и даже несмотря на то, что с ним обходились несправедливо, он не смел и думать о мести молодому господину А-Няню.

В то время ему ежедневно полагалась лишь одна рисовая лепешка, и если бы он позволил себе слишком много болтать, то, пожалуй, и этот скромный паек могли бы урезать. Поэтому, даже если его били и на него возводили напраслину, он просто терпел и молчал. Если становилось совсем уж невыносимо, Мо Жань сворачивался в клубочек в том дровяном сарае, где обычно спал, чтобы тихонечко поплакать.

Плакать в голос Мо Жань тоже не осмеливался, ведь если бы он разбудил остальных слуг, ему могли задать хорошую трепку.

— Вы очень сильно ненавидели их? — спросила Му Яньли.

Мо Жань поднял глаза, в его взгляде сквозила почти осязаемая холодная усмешка:

— Ну а как иначе?

— Однако ваша фамилия такая же, как у госпожи Мо. Вы так сильно ненавидели эту женщину, но впоследствии и не подумали сменить ее фамилию?

— Фамилия Мо — это фамилия Терема Цзуйюй. Очень много людей, кто продал себя в это место, взяли эту фамилию. Мы все называли Мо Нянцзы «приемной матерью» или «матушкой». Так делали все, и я тоже привык, так к чему что-то менять.

— Она ко всем относилась одинаково плохо?

— Нет, — ответил Мо Жань, — просто меня она сразу невзлюбила, а потом, когда я отпустил Сюнь Фэнжо, и вовсе возненавидела.

— В таком случае расскажите, насколько плохо относилась к вам Мо Нянцзы?

На самом деле был хороший ответ на этот вопрос. За столько лет, что Мо Жань прожил в этом доме, ему только раз в году, в канун Нового года, разрешали съесть кусочек мяса с нижней части свиной ноги, пока гости угощались жирным и сочным окороком. Кроме того, за одну рисовую лепешку в день он выполнял самую тяжелую работу по дому, а за каждую провинность был выпорот плетью.

Однако он не имел никакого желания это обсуждать, поэтому просто сказал:

— Я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, ничего страшного, можно поговорить о другом. Это из-за того, что эта женщина так плохо с вами обращалась, вы солгали ей, когда она спросила, куда пошел Мо Нянь? — спросила Му Яньли. — В тот момент вы начали планировать обернуть эту ситуацию в свою пользу?

— Нет, — ответил М Жань.

В то время разве он осмелился бы солгать? Вся его жизнь, все, что у него было: одежда, кров, еда, — все было в руках Мо Нянцзы. Поэтому, услышав ее вопрос, маленький Мо Жань, словно собака, привыкшая к постоянным побоям, тут же съежился, а потом прошептал:

— Молодой господин Нянь пошел в школу…

Мо Нянцзы отлично знала своего сына и про себя она, конечно, подумала: «как такое возможно?». Обычно этот мальчишка не любил учиться и большую часть своего времени посвящал сумасбродным развлечениям и проказам. Однако господин сыскарь все еще сидел рядом, поэтому она, прочистив горло, чуть кивнула:

— Ах, этот ребенок такой добросовестный и умный. Сами видите, господин, он снова ушел, чтобы дополнительно позаниматься.

Торговец информацией с улыбкой ответил:

— Эх, прилежность и любовь к учению — для юного отрока это поистине лучшие качества. Тогда я напишу письменный доклад и отправлю его уважаемому главе Пика Сышэн. Когда придет время, дядя и племянник смогут познакомиться друг с другом, впрочем, спешить нам особо некуда.

Взволнованная госпожа Мо встала, чтобы поклониться ему напоследок:

— Большое спасибо, господин. Во времена благоденствия и процветания я не забуду вашу услугу и доброту.

После того как сыскарь отбыл, Мо Нянцзы еще долго сидела в оцепенении, то плача, то смеясь, предаваясь мечтам и вздыхая.

Так прошло довольно много времени, пока краем глаза она не зацепилась за Мо Жаня, который так и стоял в углу комнаты и испуганно смотрел на нее.

Может, дело было в том, что жизненный опыт Дуань Ихань был слишком похож на ее собственный, а может, по причине того, что этот маленький наглец настолько распоясался, что когда-то отпустил ее главный источник дохода, но при виде Мо Жаня она сразу вспомнила, что ей очень не нравится этот ребенок, и чем дольше она на него смотрела, тем больше он ее раздражал и бесил…

Пристально уставившись на него, она зло спросила:

— Что смотришь?

Маленький Мо Жань поспешно спрятал глаза за длинными ресницами:

— Простите.

— На губах «простите», а про себя, должно быть, смеешься над тем, что я то плачу, то смеюсь без повода.

— …

Увидев, что он молчит и только еще ниже опустил голову, Мо Нянцзы, смерив его презрительным взглядом, с ненавистью и отвращением сказала:

— Ладно, забудь. Плевать на тебя, что ты вообще можешь знать? Ты ненасытный, двуличный[261.1], неблагодарный сукин сын.

Мо Жань давно уже привык к тому, что Мо Нянцзы называла его сукиным сыном, поэтому, склонив голову, по-прежнему молчал.

— Хватит тут стоять. Сегодня у меня хорошее настроение, так что я не буду бить тебя, — сказала Мо Нянцзы. — Разыщи молодого господина Мо Няня… и даже не думай мне врать, я прекрасно знаю, что он не в школе... приведи его сюда. Я хочу обсудить с ним одно важное дело. Живо, одна нога тут, другая там.

Услышав, что он должен найти ее сына, Мо Жань инстинктивно содрогнулся, но в итоге лишь послушно кивнул головой и тихо сказал: