Ло Фэнхуа сразу же попытался робко возразить:

— Но ведь, даже если порвалось, можно заштопать и опять носить. Стоит мне подумать, сколько людей в Нижнем Царстве бедствуют, не имея средств даже на еду, я не могу потратить деньги на новый плащ. На эти деньги можно купить для нуждающихся десять талисманов. Это ведь куда лучше, а?

— … — ткнув пальцем в заплатку, Сюй Шуанлинь зло уставился на него.

Ища одобрения у своего самого талантливого ученика, Ло Фэнхуа осторожно уточнил:

— Ты так не думаешь?

— Я думаю, что ты болен! Болен нищетой!

Но, сказав это, он все равно очень аккуратно повесил ветхий плащ на вешалку.

Трое расселись вокруг жаровни, на которой грелись тарелки со сладкими рисовыми шариками.

Хотя они не могли вместе полюбоваться на Фестиваль Фонарей, но этим трем юношам почти одного возраста и без этого было о чем поболтать, так что они не скучали.

За окном шел снег. Иней покрыл красный край оконного переплета изысканным блестящим жемчугом.

А внутри в жаровне потрескивал хворост, наполняя ярко освещенную комнату дружеским теплом, жизнью и весенним настроением.

А потом, когда они выпили немного вина, и атмосфера стала еще теплее, Ло Фэнхуа не смог им отказать и с ярко-красными от смущения и хмеля щеками взял принесенный Наньгун Лю кунхоу и, перебирая струны, запел песню своего родного края:

— Три-четыре лепестка упали в пруд, один-два струнных аккорда с берега звучат. Юношеские годы — лучшее время в твоей жизни, копыта резвых коней увидят цветы на краю света…

— Учитель! Учитель, это так красиво! Скажи мне, как называется эта песня?

— «Гуляя[227.18] по юности», — тепло ответил Ло Фэнхуа, — Это короткая[227.19] песня царства Шу и, думаю, сейчас она очень к месту.

Запрокинув голову, Наньгун Лю весело рассмеялся. С его лица практически никогда не сходила доброжелательная улыбка, поэтому оно всегда казалось немного льстивым, но после того как он перебрал с вином, его смех звучал неожиданно искренне и по-настоящему сердечно:

— Ха-ха-ха, «Гуляя по юности» — хорошо звучит. Разве мы не исполненная воодушевления и боевого задора золотая молодежь[227.20], что прогуливает свою юность в богатстве и праздности?

Скрестив руки, Сюй Шуанлинь, холодно фыркнул:

— Повторив девять раз один свиток, ты так и не смог его запомнить. Если ты и представитель молодежи, то не золотой, а самой тупой.

— Ой, да ладно тебе, у каждого есть свои недостатки и свои достоинства, — Наньгун Лю сощурился в улыбке и неожиданно даже попытался возразить своему младшему брату. — Пусть Небеса одарили тебя гениальностью, но ведь и у меня может быть свой талант.

— …Ты слишком много выпил.

Ло Фэнхуа рассмеялся, и, подняв чарку, сказал:

— Я надеюсь, что вы на всю жизнь сохраните в сердцах этот свет юности и в будущем станете полагаться на свои достоинства, чтобы всегда оставаться благородными людьми.

Наньгун Лю захлопал в ладоши и попытался положить руку на плечо своего младшего брата, отчего Сюй Шуанлинь почувствовал себя неловко и тут же грубо его оттолкнул. Впрочем, Наньгун Лю не придал этому никакого значения и со смехом сказал:

— Раз уж Учитель заговорил в таком ключе, я вдруг вспомнил: пусть мы не можем запустить фонари по реке, но ведь нам ничего не мешает загадать желания. Давайте вместе загадаем по желанию!

У Сюй Шуанлиня дернулся уголок рта:

— Я считаю, что загадывать желания — это отвратительный обычай.

Но тут вмешался Ло Фэнхуа:

— Нужно записать на бумаге, а потом сжечь, тогда сбудется.

В конце концов, каждый записал свое желание. Нет смысла говорить, что было в записке Ло Фэнхуа, ведь он уже сказал это в своем тосте.

Наньгун Лю, который имел проблемы с обучением письму и скорочтению, любил зачитывать вслух то, что пишет:

— Хочу… вкусно кушать, иметь большой доход, жить в мире и согласии со всеми.

Сюй Шуанлинь писал буквально через тошноту, но острое неприятие в его душе смешивалось с каким-то необъяснимым сокровенным желанием.

Он был сыном младшей жены, и в его окружении было не так уж много людей, которые искренне проявляли интерес к нему.

Только после прихода Ло Фэнхуа у него появился товарищ и компаньон. Теперь он, Наньгун Лю и Учитель вместе постоянно веселились и развлекались, учились и совершенствовались.

Для него Ло Фэнхуа был не столько отцом-наставником, сколько первым в его жизни самым близким другом.

Теперь, когда у него был Ло Фэнхуа, он уже не так завидовал своему старшему брату, который при всей его никчемности имел высокий статус сына старшей жены и был центром всеобщего внимания. Теперь они с утра до ночи были вместе, и он смог увидеть, что Наньгун Лю и правда славный малый.

— А-Сюй, а что ты написал?

Сюй Шуанлинь не ответил и, быстро скомкав бумажку, бросил ее в огонь.

Охваченная жарким пламенем бумага с вложенным в нее страстным желанием его сердца ярко вспыхнула, отразившись в его глазах брызгами фейерверка.

— Ничего не написал. Чистый лист.

Ло Фэнхуа и Наньгун Лю были настолько разочарованы, что, казалось, у них даже испортилось настроение.

Сюй Шуанлинь широко улыбнулся, обнажив свои острые клычки. Его ехидная улыбка была приторно слащавой и самодовольной, как и всегда, когда ему удавалось разыграть других людей.

«Я обманул вас.

На том сожженном комке бумаги красивым и разборчивым почерком, аккуратно, серьезно и от всего сердца, я написал…

Хочу, чтобы Ло Фэнхуа, Наньгун Сюй и Наньгун Лю всю жизнь оставались близкими друзьями, ели один мандарин на троих, разделяли сладости и крышу, вместе взбираясь все выше.

С юных лет и до седых волос».

На Платформе Призыва Души Духовной школы Жуфэн, глядя на то, как в сумерках рассеиваются золотые нити света, Сюй Шуанлинь внезапно почувствовал себя скомканной бумагой, что в тот год на Праздник Фонарей бросил в жаровню.

В один миг все сгорело дотла, и лишь маленькая искра спустя годы продолжала прожигать его изнутри.

Хочу, чтобы Ло Фэнхуа, Наньгун Сюй и Наньгун Лю…

Всю жизнь оставались близкими друзьями.

Наньгун Сюй давно уже исчез из мира людей. Сейчас здесь стоит Сюй Шуанлинь — выползший из глубин Преисподней безумный демон, вернувшийся в этот мир, чтобы забрать жизни всех этих высоконравственных людей чести.

Нет больше Наньгун Сюя.

Подобно своему имени[228.1], он, поднимаясь и падая, долго парил по жизни, чтобы в конце погрузиться в небытие между землей и небесами.

Спустя годы горы времени стирают в песок даже кости.

Что уж говорить о маленькой сережке ивового пуха[228.2].

Спустя столько лет стала дряхлой ива, клен засох и лишь гонимый ветром пух бесцельно слонялся по миру[228.3]. Исчерпав себя до конца, на краю света он смотрел не на цветы, а на заполненные кровью горные долины и небо, что накрыла тьма ненависти.

Но почему, даже сам того не желая, он приложил все силы, чтобы передать и воплотить в Е Ванси все те вещи, которым безуспешно пытался научить его Ло Фэнхуа? Почему, увидев истинно честного и благородного человека, он не смог вырвать из сердца сострадание и до конца остаться безжалостным негодяем?

Почему…

Почему он все еще может плакать?

Преклонив колени на Платформе Призыва Души, Сюй Шуанлинь, наконец, срывая голос, завыл. Он нежно гладил остатки угасшего духовного ядра Ло Фэнхуа, и слезы градом катились вниз по изуродованному лицу. Под конец его раздирающий легкие вопль перешел в глухой булькающий звук, словно глотка до краев наполнилась кровью.