— Я так долго ждал, пока ты наконец проснешься.

— Я так долго ждал, пока ты наконец проснешься.

В абсолютной тишине комнаты этот искаженный голос прозвучал особенно странно и чужеродно. Будь Чу Ваньнин способен открыть глаза, он бы увидел, что Ши Мэй сидит на краю кровати и, искрясь улыбкой, смотрит на него, словно паук на попавшую в его паутину жертву.

— Как ты, хорошо выспался?

Чу Ваньнин не спешил отвечать. Чуть сдвинув тело, он обнаружил, что смог восстановить лишь пятую часть своей духовной силы, к тому же его руки оказались связаны вервием бессмертных, а черная шелковая лента плотно закрывала глаза.

— …

В подобной ситуации бесполезно было паниковать, кроме того, Чу Ваньнин всегда отличался хладнокровием перед лицом опасности. Четко представляя, что хочет получить в итоге, он прекрасно понимал, что в первую очередь должен сохранять спокойствие. За две прожитые им жизни был лишь один человек, который вынудил его пасть духом и растеряться, но за этим исключением, никто не мог заставить его утратить выдержку и запаниковать.

Поэтому Чу Ваньнин молчал, неспешно перебирая в памяти обрывки воспоминаний о том, что происходило с ним до того, как он окончательно потерял сознание. Чу Ваньнин помнил, что пока его сознание безвольно плыло по течению памяти, ему урывками удалось расслышать некоторые звуки и движения извне, и теперь он старательно пытался собрать их воедино вместе с услышанными тогда обрывками слов.

Именно в этот момент дверь в тайную комнату с грохотом распахнулась, пропуская вернувшегося Наньгун Лю. Удерживая двумя руками горку из сочных мандаринов, едва перешагнув порог, он тут же прокричал:

— Сердечный друг старшего брата, я принес собранные мандарины. Я выбрал те, у которых внизу маленький ободок, потому что они особенно сладкие на вкус… — он запнулся, увидев на кровати Чу Ваньнина. — А? Любимая наложница старшего брата проснулась?

Услышав, как его назвали, и без того лишенное красок лицо Чу Ваньнина стало еще более холодным и мрачным.

Любимая наложница… Это он про императорскую наложницу Чу?

Тогда этот так называемый «сердечный друг старшего брата»…

Ши Мэй взял мандарин из рук Наньгун Лю и, улыбнувшись, погладил его по голове:

— Ты все сделал правильно. Но мне нужно кое-что обсудить с этой наложницей Чу, поэтому ты пока иди и поиграй где-нибудь.

— А можно мне остаться и здесь поиграть? Я могу помочь почистить мандарины.

— Тебе нельзя тут оставаться, — ответил Ши Мэй, — некоторые беседы взрослых не предназначены для детских ушей.

Наньгун Лю пробормотал какую-то очередную глупость и, повернувшись, послушно вышел.

Какое-то время тишину комнаты нарушало лишь их дыхание и потрескивание свечи.

Ши Мэй взял один мандарин и ловко снял кожуру. Очищая мякоть от белых прожилок, он как ни в чем не бывало продолжил болтать с Чу Ваньнином:

— Ты же понял, кто заходил сюда только что?

— …

— Его голос, должно быть, тебе хорошо знаком.

Тщательно очистив мандарин, он поднес дольку к губам Чу Ваньнина:

— Попробуй, это мандарины с горы Цзяо. Их посадил сам Сюй Шуанлинь. В этом деле он разбирался довольно хорошо, так что они наверняка очень вкусные и сладкие.

Чу Ваньнин отвернулся.

Ши Мэй неспешно продолжил:

— Посмотри на себя — только проснулся, а уже злишься.

Помолчав еще немного, Чу Ваньнин холодно спросил:

— Где он?

— Кто?

— Ты знаешь, о ком я говорю.

Ши Мэй чуть приподнял брови:

— Хочешь спросить меня о Мо Жане?

— …

Увидев, что он молчит, Ши Мэй с мягкой улыбкой продолжил:

— Ты и правда очень заботишься о нем. Только очнувшись, сразу пытаешься найти его, даже не поинтересовавшись кто я такой. Заслуживает ли этого мужчина, который полжизни издевался над тобой?

В ответ человек с завязанными глазами лишь поджал губы, отчего линия его подбородка заострилась, и лицо стало выглядеть еще более изможденным.

Какое-то время Ши Мэй наблюдал за ним, ощущая, как пылающий в его груди злой огонь разгорается все сильнее. Однако он всегда кичился своим умением сохранять выдержку и спокойствие, да и спешить ему было особо некуда.

Вкушать пищу нужно изящно, не обнажая зубов и не роняя крошки. Трапезничать, глотая большие куски и обгладывая кости, как это делал Тасянь-Цзюнь, слишком расточительно. Если так злоупотреблять пищей, то может выйти, что лакомство еще толком не распробовано, а тарелка уже пуста. Само собой, Ши Минцзин смотрел свысока на эту переродившуюся вечно голодную псину.

Поэтому, даже когда внизу у него все вспыхнуло и загорелось, он не стал спешить, дав своему небесному угощению[253.1] хорошенько пропитаться маринадом, постепенно втирая его в сочную плоть. Нужно просто подождать, пока эта пища богов покроется хрустящей и ароматной корочкой, а уж потом можно будет маленькими кусочками медленно и с удовольствием поглотить его.

— Кроме того, твой вопрос — не более, чем праздная болтовня ни о чем. У твоих губ мандарин, неужели не хочешь его съесть? — Ши Мэй усмехнулся. — С таким упрямством, как ты раньше обслуживал Наступающего на бессмертных Императора?

— Убери.

— Думаю, все-таки лучше бы тебе его съесть. За весь день у тебя во рту и капли воды не было, так что даже губы растрескались.

Чу Ваньнин лишь сильнее стиснул зубы и процедил:

— Где Мо Жань?

Какое-то время Ши Мэй просто смотрел на него. Медленно, но верно улыбка начала сползать с его лица.

— Что в этой жизни, что в той; есть у тебя воспоминания или нет — в твоих глазах всегда только Мо Жань. Учи… — он тут же осекся, и окончание «тель» так и не покинуло его рот.

Однако он уже проболтался. Чу Ваньнин едва заметно вздрогнул.

Прищурившись, Ши Мэй продолжил:

— Вот скажи мне, в конце концов, что такого хорошего в этом Мо Жане?

Взглянув на лежащего Чу Ваньнина, он заметил, что его бледные губы медленно покидает последняя капля крови.

— Этот человек совершенно безмозглый тупица, действует импульсивно, до смешного наивен и простодушен, моральными качествами тоже не блещет. Что в нем может нравиться?

— …

— Лицо? Духовная сила? Сладкие речи?

В конце концов, так долго скрываемая животная похоть вышла из-под контроля, и теперь в каждом произнесенном им слове все отчетливее ощущался ее дурной запах.

Стоило Ши Мэю увидеть, как Чу Ваньнин начал кусать губы, словно пытаясь подавить какие-то эмоции, и он почувствовал, что у него самого пересохло во рту, а и без того развязавшийся язык совсем сорвался с привязи:

— Или все-таки его постельные навыки?

От возмущения и ярости на бледных щеках Чу Ваньнина вспыхнул яркий румянец:

— Заткнись.

Но Ши Мэй и не думал затыкаться. Он с таким трудом заполучил этого мужчину и еще как следует не наигрался с ним, так с какой стати ему останавливаться? Сощурившись в удовлетворенной ухмылке, он продолжил:

— Наложница Чу ведь еще не знает, что в прошлой жизни Мо Жань присвоил ей посмертный титул — добродетельная.

Он жадно ловил каждое проявление эмоций на лице Чу Ваньнина, и от того, что видел, его настроение становилось все лучше и лучше.

— Звучит немного абсурдно, но в общем-то подходит. Если говорить по существу, и в той и в этой жизни ты действительно был непорочен, и лишь он один осквернял твою чистоту. Вот только все познается в сравнении, — сделав паузу, Ши Мэй неспешно подытожил, — а ты ведь ни разу не пробовал кого-то другого, чтобы сравнить, так что, естественно, тебе может казаться, что он самый лучший.

Пальцы очень медленно заскользили вниз… кончик носа, губы, подбородок, кадык…

Чу Ваньнин едва заметно дрожал, вены на его руках вздулись от напряжения. Он страстно желал освободиться от связывающего его вервия бессмертных, однако в итоге не смог даже пошевелиться.