— Мои родители… — у Сюэ Мэна перехватило дыхание.

— Да, — со вздохом сказал Мэй Ханьсюэ, — это твои родители.

Сюэ Мэн закрыл лицо ладонями и его плечи едва заметно задрожали. Он снова заплакал, а ведь, казалось бы, за эти месяцы было пролито столько слез, что они уже должны были иссякнуть.

Он зарыдал в голос и, наконец, вновь стал похожим на себя самого.

И только в этот момент Мэй Ханьсюэ вдруг словно прозрел…

Совсем недавно, когда Сюэ Мэн равнодушно проронил: «Я не пьянею и после тысячи чарок» — это же был Чу Ваньнин.

А потом, когда с легкой насмешкой спросил у него: «У тебя тоже есть старший брат?» — это ведь был Мо Вэйюй.

А это его мягкое: «Почему помогли мне» — конечно, это был Ши Минцзин.

Усердно и немного неуклюже он старался воскресить в памяти их облик и по крупицам собрать воспоминания о них: как они сидели или стояли, беглый взгляд или усмешку, гнев или раздражение.

Прежде он привык к холодности и резкости Чу Ваньнина, к горячности Мо Вэйюя и мягкости Ши Минцзина. Прежде у него были наставник, старший брат и близкий друг.

И вдруг ночью на землю обрушился ливень, что прибил ряску, разбил вдребезги горы и реки, а шквальный ветер унес белый пух.

И когда дождь закончился, остался только он один.

А они все исчезли.

Сюэ Мэн остался один. Теперь, сжимая в руке кувшин с мутным вином, он пил, и один человек стал тремя людьми.

Он рыдал и смеялся, был равнодушен, горяч и нежен. Он любил их и выражал свою любовь вежливо и почтительно, выражал свою любовь своевольно и дерзко, выражал свою любовь зло и неловко.

Он думал, что, возможно, раньше он выражал ее не очень хорошо. Его привязанность к учителю выглядела слишком глупой и навязчивой, его привязанность к старшему брату выглядела слишком резкой и острой, а привязанность к Ши Мэю была слишком холодной и бесстрастной.

Когда вино было допито, Сюэ Мэн свернулся калачиком. Он чувствовал себя очень маленьким, глазницы покраснели от слез.

— Это моя вина… — сказал он. — Я делал все неправильно…

«Вернитесь.

Я больше не буду заносчивым и спесивым, не буду бесцеремонным и наглым, не буду медлительным и нерешительным, не буду игнорировать и смотреть с презрением».

Сюэ Мэн горестно всхлипнул. Упираясь лбом в колени, он дрожал всем телом и, рыдая, просил:

— Вернитесь… не оставляйте меня одного.

Если бы ушедших можно было вернуть, если бы можно было начать все сначала, он отказался бы от славы Любимца Небес и не возжелал бы вновь власти и величия молодого хозяина Пика Сышэн.

Он лишь хотел открыто и пылко сказать им…

«Я, правда, очень сильно вас люблю, я не могу жить без вас, и вся моя жизнь связана с вами. Я готов отдать свое духовное ядро, готов отдать любые сокровища, я готов отдать все, что у меня есть, в обмен на то, чтобы снова собрать в одном зале всех старых друзей и хотя бы на время вместе предаться безудержному веселью».

Видя его скорбь, Мэй Ханьсюэ тихо вздохнул и протянул руку, чтобы поправить выбившуюся прядь на виске. Только он собрался что-то сказать, как вдруг услышал приглушенный грохот за пределами дворца, похожий на раскаты грома среди грозовых туч, от которых содрогнулась земля.

Эта дрожь земли продолжалась довольно долго. Казалось, среди бескрайних снежных равнин пробудился какой-то огромный зверь, готовый в любой момент, исторгнув могучий вздох, целиком заглотить солнце и луну.

Сердце Мэй Ханьсюэ сжалось от плохого предчувствия. Он собрался было оставить немного успокоившегося Сюэ Мэна, чтобы выйти наружу и посмотреть, в чем дело, как увидел старшего брата с мечом в руках, который, отбросив занавес на двери, стремительно вошел в комнату.

Выражение его лица было серьезным и очень мрачным:

— Немедленно идите в главный зал.

Пораженный Мэй Ханьсюэ спросил:

— Что случилось? Что это только что был за звук?

Его вечно холодный старший брат сжал губы, а затем сказал:

— На северо-востоке появилась огромная магическая формация. Боюсь, то, о чем ранее говорил нам образцовый наставник Мо, оказалось правдой. Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти вот-вот откроются.

Наступающий на бессмертных Император Тасянь-Цзюнь парил среди пустоты на тысячи километров[291.1] над землей. Его развевающееся черное одеяние было подобно брызгам туши на чистом листе небосвода.

Он прищурил глаза. Украшенные вышивкой очень широкие рукава его одежды трепетали на ветру, духовная сила, что собиралась в его ладонях, была подобна дракону, пожирающему солнце. Вдруг, разорвав туманную зимнюю мглу и невидимое глазу пространство и время…

Бах!

Раздался грохот и молния, словно острый клинок, расколола небосвод!

На несколько мгновений повисла мертвая тишина, а затем воды озера Тяньчи поднялись и бурным потоком хлынули вспять, вечные снега Куньлунь раскололись и обрушились вниз горной лавиной, желтая пыль взметнулась над землей, шквальный северный ветер обрушился на землю и небеса... Когда в прошлом Чу Ваньнин пришел в этот мир, он лишь немного надорвал ткань пространства и времени, оставив за собой тонкий, едва заметный след. Позднее Ши Мэй с невероятным трудом смог восстановить оставленный им след, чтобы проследовать за ним в этот мир.

Но те два разрыва в пространстве и времени были всего лишь легкими ранами, которые силой первозданного хаоса очень скоро были восстановлены до своего первоначального состояния. Пусть даже впоследствии на горе Цзяо при помощи пяти величайших божественных орудий Сюй Шуанлинь смог создать большую трещину, это тоже был всего лишь временный прорыв барьера между двумя мирами.

Но на сей раз созданный руками Мо Жаня разлом целиком и полностью отличался от всех предыдущих. В багрово-алых небесах одновременно взошли два солнца и две луны, и, сияя мертвенно-бледным светом, зависли в самой высшей точке небосвода.

От правого берега Янцзы до севера Великой Пустыни[291.2], от берега моря и до края земли в один миг все люди бросили свои повседневные дела и, запрокинув голову, в ужасе взирали на это странное и пугающее небесное знамение.

Городок Учан. Едва научившийся говорить ребенок заплакал, его мать, крепко сжав его в объятьях, целовала его личико и тихо приговаривала:

— Не плачь, не плачь, мой хороший, мама здесь, твоя мама с тобой.

Город Янчжоу. Дрожащей рукой опершись на палку, морщинистая седовласая старуха сгорбилась и хрипло проворчала:

— Это… откуда на небе две луны, да и солнца тоже два… О небеса, о боги, как же так вышло…

Остров Фэйхуа. Третья госпожа Сунь стояла на берегу. Высоко вскинув густые брови и уперев руки в боки, она сурово приказала всем людям на острове погасить лампы и укрыться в домах. Также эта женщина дала указание слугам найти всех бездомных, стариков и немощных, чтобы разместить их в собственном доме.

Она пристально смотрела на странное небесное явление, и в ее глазах плескались отблески пламени.

Стоит ли говорить о том, что в Гуюэе, Дворце Хохуан, Храме Убэй, а также во всех больших школах, хотели они это признавать или нет, почти всем в ту же минуту стало ясно: Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти действительно открыты.

Оседлав ветер, Мо Жань величественно парил в небе. Белки его глаз были затоплены кровью, а зрачки ярко сияли, подсвеченные изнутри пламенем захватившего его безумия.

Ши Минцзин столько раз смущал и вводил в заблуждение его разум и сердце, он рождался и умирал, умирал и снова оживал, большинство его воспоминаний были стерты и размолоты в пыль, чтобы поддерживать его, в его теле осталась только лишь капля изначального духовного сознания.

Поэтому он был совершенно безумен и даже более глух к голосу разума, чем когда-либо прежде, готовый сжечь небеса и потушить огонь земли.