Наконец, этот ужасающей силы взгляд сфокусировался на Ши Мэе. В следующий миг Тасянь-Цзюнь чуть прищурил глаза и сморщил нос, став похожим на выследившего свою добычу гепарда:

— Хм? Почему ты еще не свалил? — на этих словах его пальцы сжали рукоять Бугуя. — Стоишь тут столбом, хочешь стать целью для меча этого достопочтенного?

На этот раз Ши Мэй счел за лучшее придержать язык. Иными словами, когда Тасянь-Цзюнь в полной мере показывал свой мерзкий нрав, его «хозяин» предпочитал снисходительно уступить, ведь Ши Минцзин прекрасно понимал, что, если этот зверь взбрыкнет, вряд ли ему удастся удержать поводья, а охваченный безумием Темный Владыка был по-настоящему страшен.

И Ши Мэй просто ушел.

После того как он вышел, Тасянь-Цзюнь пристально уставился на лежащего на кровати Чу Ваньнина. На его лице застыло странное выражение, словно он изо всех сил старался что-то сдержать, но уже не мог совладать со снедающей его страстной жаждой.

Наконец, он сел на кровать и, протянув руку, обнял Чу Ваньнина за талию.

— Я…

Он замолк, не зная, как продолжить, потом раздраженно поджал губы и попытался снова.

— Я…

Чу Ваньнин поднял взгляд, и они еще очень долго смотрели в глаза друг другу. Так и не дождавшись иных слов, Чу Ваньнин несколько раз моргнул слегка воспаленными глазами.

— Эх, этот достопочтенный должен сказать тебе одну важную вещь.

— Так скажи.

Помявшись еще немного, Тасянь-Цзюнь куда более твердо и уверенно отрезал:

— Не так это и важно, не будем об этом.

— …

Через мгновение с еще более решительным выражением лица он снова открыл рот, чтобы выдать:

— Не имеет значения, важно или не важно, раз уж ты так хочешь знать, я могу тебе сказать.

— …

— На самом деле, этот достопочтенный хотел сказать… — Тасянь-Цзюнь, сделав глубокий вдох, закрыл глаза и отрывисто продолжил, — этот достопочтенный хотел сказать, что по прошествии всех этих лет, кажется… в какой-то степени, я немного скучал по тебе… — после короткой паузы он поспешил добавить, — но скучал немного, совсем чуть-чуть.

Он произнес всего лишь пару фраз, но на его красивом бледном лице тут же появилось выражение величайшего сожаления.

Чу Ваньнин ошеломленно уставился на него. Из-за переплетения его душ и воспоминаний двух жизней он даже не мог понять, как и с какими чувствами смотреть в глаза этому человеку.

Впрочем, Тасянь-Цзюнь и не думал давать ему время на раздумья.

С волнением на грани раздражения, он поспешил развязать веревку на руках Чу Ваньнина и порывисто притянул его к себе. Гладя его по затылку одной рукой, другой он притянул его еще ближе, после чего стремительно запечатал его губы грубым затяжным поцелуем.

Губы Тасянь-Цзюня были холодны, как лед, а желание жарче пламени.

С этим поспешным и нервным поцелуем события прошлого начали наслаиваться друг на друга, образуя целые горы.

Когда Тасянь-Цзюнь поцеловал Чу Ваньнина, эти два человека, две разделенные суетным миром двух жизней недостающие части изломанной души, наконец, встретились в поцелуе, чтобы снова сплестись в единое целое.

Пока Тасянь-Цзюнь обнимал его и крепко целовал, в голове Чу Ваньнина роилось множество дум, чувств и желаний, но в то же время его разум был абсолютно пуст, и он не мог поймать ни одной связной мысли.

В конце концов, он понял лишь, что на его глаза навернулись слезы.

Правильно или неправильно, добро или зло — все это вдруг стало невероятно сложно разделить, и ничего уже не было таким ясным, как раньше.

Однако, целуя этого мужчину, в теле которого не осталось ни капли живого тепла, в одном он был совершенно уверен…

Тасянь-Цзюнь не обманывал его.

Мо Жань не лгал ему.

Он действительно скучал по нему.

Сложно сказать, сколько длился поцелуй, прежде чем Тасянь-Цзюнь, наконец, отпустил его. Чу Ваньнин думал, что на этом все и закончится, но неожиданно губы императора снова коснулись его губ.

Поцелуй следовал за поцелуем до тех пор, пока Тасянь-Цзюнь не смог в полной мере удовлетворить свой чувственный голод. Облизнув губы, он пристально уставился черными глазами в лицо Чу Ваньнину.

— Ничего не изменилось, это и правда ты.

Было так много вещей, о которых нужно спросить, и слишком много трудностей, которые необходимо было преодолеть. После небольшой передышки Чу Ваньнин, наконец, хрипло спросил:

— Ты все еще помнишь прошлое?

— Разумеется.

— А помнишь, как ты умер?

Лицо Тасянь-Цзюня немного помрачнело:

— Десять великих духовных школ вступили в сговор, чтобы напасть скопом, и этому достопочтенному все это вконец надоело.

— Тогда скажи, ты еще помнишь, как умер я?

Рассеявшийся было мрак между бровей Тасянь-Цзюня, казалось, вновь сгустился, покрывшись сверху еще одним слоем пепла:

— Во время взятия Дворца Тасюэ ты встал на пути великого замысла этого достопочтенного и очень его разозлил.

— Тогда, может, ты помнишь, как воскрес из мертвых? — опять спросил Чу Ваньнин.

— Хуа Биньань помог.

— Как именно?

— Это само… — договорить он так и не смог. Лицо Тасянь-Цзюня застыло, превратившись в скорбную маску, однако оцепенение долго не продлилось. Он закрыл глаза, а когда снова открыл, в них вновь появился свет разума.

Нахмурив брови, Тасянь-Цзюнь переспросил:

— Что ты только что сказал?

Чу Ваньнин ничего не ответил.

В общем-то он уже почти понял, что именно Ши Мэй сделал с этим телом для того, чтобы превратить его в свое оружие. Так повелось испокон веков, что именно чувства человека труднее всего подчинить. После смерти Мо Жаня Ши Мэй так и не смог взять под полный контроль остаточные эмоции мертвого тела. Боясь, что остатки души окончательно развеются, он не посмел предпринять новые попытки изменить и без того хаотичные воспоминания Тасянь-Цзюня. В этой ситуации ему оставалось только выбрать ограниченное число фрагментов его памяти, которые в дальнейшем могли оказать значительное влияние на послушание Мо Жаня, и стереть их.

Так что Тасянь-Цзюнь перед ним — просто превращенный в совершенное оружие ходячий труп и не более того.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Спустя время, когда ему почти удалось собраться с силами, чтобы еще что-то спросить, он почувствовал в горле мерзкий привкус крови и сильно закашлялся.

— Мо Жань… — его губы окрасились кровью, но он все равно нашел в себе силы поднять на него затуманенные глаза, — перестань служить тому человеку. Теперь ты лишь бренная оболочка, покойся с миром. Ты… кхэ-кхэ-кхэ!

Перед глазами все опять потемнело. Разрозненные осколки воспоминаний вновь начали подниматься на поверхность памяти.

«Ты должен вернуться в прошлое воплощение и спокойно спать вечным сном под толщей земли. Эта реальность не принадлежит тебе».

Однако у Чу Ваньнина не осталось сил, чтобы произнести эти слова. Он мог лишь шевелить губами, чувствуя, как его сознание снова начинает угасать…

Последнее, что он увидел, было немного обеспокоенное красивое лицо Тасянь-Цзюня, который, нахмурив брови, что-то говорил ему.

— Чу Ваньнин, — он смутно слышал, как он зовет его так же, как в прошлой жизни, — Ваньнин…

Он закрыл глаза. Души снова сплелись, вновь затопив его сознание мучительной болью. Что случилось дальше, он уже не осознавал.

Тем временем, за множеством гор и рек от того места, уныло шелестел листьями лес.

Последние несколько дней в Сычуани моросил дождь, так что даже деревянные решетки коновязи на переправах покрылись тонким слоем плесени. Из маленького окошка почтовой станции было видно, как, оседая на бамбуковых листьях, эта морось собирается в капли, которые падают в уже до краев заполненную выбоину, рождая легкую рябь на стоячей воде.

Внезапно пара ботинок ступила в эту лужу, вдребезги разбив отражающиеся в ней дневной свет и тени облаков.

Образцовый наставник Мо появился перед извилистой горной тропой, ведущей на Пик Сышэн.