Звук прервался. Поднявшийся ветер подхватил похожие на хлопья снега бесчисленные осколки воспоминаний. Словно пух, они парили, кружились и скользили по лицу Мо Жаня. Двести лет грешной жизни и воздаяния, четырнадцать лет счастья и скорби — здесь и сейчас всего на минуту все перемешалось…

Малыш смеется:

— Ты отвечай раз, я отвечаю раз: что расцветает в воде? Лотос расцветает, расцветает в воде.

Юноша спорит:

— Не узнав, как спасти других, как я смогу спасти себя.

И, в конце, закрытые глаза феникса и тихо оброненное:

— Тогда прощайте… великий мастер.

Все эти яркие образы наслаивались и сменяли друг друга, словно картинки во вращающемся фонаре, что с каждой минутой разгорался все ярче. Когда сияние достигло апогея, перед Мо Жанем опять появилась сгорбленная спина Хуайцзуя, в тот самый миг, когда он делал последний надрез по священному дереву шэньму.

В сгущающихся сумерках зазвонил колокол.

— Тогда так тебя и назову, Чу Ваньнин!

Голос стих. Нахлынула огромная волна, и, подхваченный стремительным потоком воспоминаний Мо Жань какое-то время просто плыл по течению, пока его внезапно не вытолкнуло из свитка на усыпанную мелким гравием землю перед входом в пещеру на горе Лунсюэ.

Внутри и снаружи свитка время текло по-разному. В этот миг мир снова окутали сумерки, лишь между небом и землей все еще пламенела полоска алой зари, что осталась от мирно скатившегося за горизонт закатного солнца. Лежащему на земле Мо Жаню в какой-то момент показалось, что он вновь перенесся в тот вечер, много лет назад, когда Хуайцзуй пролил кровь на священное дерево и привел в этот мир ребенка по имени Чу Ваньнин.

Он все еще лежал на земле, не в силах сфокусировать взгляд.

— Учитель… Ваньнин…

Он наконец понял, почему такой сильный человек, как Чу Ваньнин, укрывшись в его объятиях, горько плакал, захлебываясь слезами. Наконец-то ему все стало ясно и понятно.

Просто цена познания была слишком велика и была похожа на казнь души через десять тысяч порезов.

Это все его вина?

Из-за того, что в прошлой жизни оступился Тасянь-Цзюнь, все силы и обе жизни Чу Ваньнина были посвящены тому, чтобы удержать его от того, чтобы ввергнуть мир в хаос.

Чу Ваньнин, по доброй воле вырезавший свое духовное ядро.

Братец-благодетель из храма Убэй, который спас его жизнь.

Нелюдь… дух священного дерева Шэньму…

Каждый из этих секретов, словно упавший с неба булыжник, все сильнее придавливал его к земле. Даже одна такая правда может переломать человеку хребет, разорвать в клочья его бренное тело и заставить его истекать кровью, а что уж говорить, когда на голову обрушивается сразу целая кладка подобных тайн.

На мгновение лежащему на земле Мо Жаню показалось, что его тело и кости раздроблены, и он вообще больше ни на что не способен.

Все смешалось и перепуталось.

Оглядевшись, он увидел сидящего в стороне безмолвного Чу Ваньнина — и в тот же миг его раскаяние собрало все разбитые кости, сострадание стало его плотью, а душевные страдания — кровью. Несмотря на то, что сам он был совершенно разбит и измучен, желание защитить этого человека придало ему сил, чтобы выбраться из этой грязной трясины.

Он медленно поднялся с земли и подошел к Чу Ваньнину.

Чу Ваньнин открыл глаза и посмотрел на него.

Ни один из них не спешил заговорить первым.

В конце концов, Мо Жань наклонился и крепко обнял его:

— Учитель, священное дерево — и прекрасно, человек — тоже хорошо, лишь бы ты все еще хотел, чтобы я… — он пытался сдержаться, но у него все равно перехватило дыхание, — …я всегда…

Всегда — что?

Мог стоять рядом с ним?

Он не достоин.

Поэтому, чувствуя всю свою ничтожность, в конце концов, он с болью в сердце выдавил:

— Я всегда мог стоять перед тобой.

Я не пара тебе и не могу быть с тобой, я не достоин тебя, я такой презренный и грязный, я способен разрушить этот мир, а ты чистый и белый, как снег.

Я не могу стоять рядом с тобой, Ваньнин.

Позволь мне стоять перед тобой, чтобы защищать тебя от крови и мечей.

До последнего вздоха.

Глава 242. Гора Лунсюэ. Императорская наложница[242.1] Чу 18+

Чу Ваньнин еще не определился в своем отношении к событиям, связанным с Наступающим на бессмертных Императором, и ничего не сказал и не спросил.

На самом деле, выражение тревоги на лице Мо Жаня и было лучшим ответом на любые вопросы, так что не было нужды ни о чем его расспрашивать. Кроме того, после стольких ударов, что ему пришлось принять один за другим, он чувствовал себя совершенно разбитым, и разум его погрузился в оцепенение.

Прошло довольно много времени, прежде чем Чу Ваньнин высвободился из объятий Мо Жаня и медленно поднялся на ноги. Не в силах вынести направленный на него пристальный взгляд Мо Жаня, он закрыл глаза и пугающе спокойным голосом произнес:

— Я хочу войти в эту пещеру.

— …

— Раз уж мое другое «я» так усердно потрудилось, чтобы все это организовать, я хочу войти и посмотреть.

— …Ты возненавидишь меня, если узнаешь правду? — это был такой до невозможности наивный вопрос, но Мо Жань все равно не удержался и задал его, а потом и сам пробормотал ответ. — Ты будешь ненавидеть меня.

Зрачки Чу Ваньнина чуть расширились. Наконец, он все-таки повернулся и посмотрел на него:

— Тасянь-Цзюнь… в конце концов, что именно он сделал?

Он не смог сказать «ты», поэтому сказал Тасянь-Цзюнь.

Однако этого хватило, чтобы подарить Мо Жаню проблеск надежды. Однако этот слабый лучик все еще был слишком тонким: с одной стороны, ему хотелось изо всех сил ухватиться за него, а с другой — от страха его душа ушла в пятки.

Губы Чу Ваньнина чуть шевельнулись, глаза слегка сощурились.

— Убил человека?

Мо Жань не ответил.

— Вырезал целый город?

Мо Жань закрыл глаза, продолжая хранить молчание.

Чу Ваньнин вспомнил те странные сны, что видел раньше и считал просто абсурдными эротическими кошмарами, потом подумал о том мужчине в Зале Духа Дракона, о его речах и поведении по отношении к нему, и смутно начал понимать подоплеку всего этого дела. Слова вертелись на кончике его языка, но он все еще не мог задать прямой вопрос и, в конце концов, сказал лишь:

— А я? Разве я рядом с ним[242.2]?

Кадык судорожно дернулся. Он хотел бы ответить, но был не в состоянии ничего сказать.

Мо Жань так долго трусливо бежал от неизбежного, и вот сегодня небесные сети, наконец-то, поймали его и на этот раз в них не было дыры, через которую он мог ускользнуть. Он чувствовал себя преступником, что, преклонив колени, стоял на помосте для казни в ожидании смерти и уже видел тень от палача, который занес над ним свой палаш.

Когда упадет голова? Когда упадет голова…

Внезапно он понял, что больше не желает ждать и снова убегать. Жить вот так, все время ожидая, когда опустится меч, слишком тяжело и изматывающе. Уж лучше он сам разобьет голову о стену, забрызгав все вокруг своей кровью.

Мо Жань открыл глаза и сказал:

— Войдем в пещеру.

Пальцы его шевельнулись, словно он хотел взять Чу Ваньнина за руку, но в конце концов, он лишь потеребил уголок своей одежды и пошел впереди.

Прежде чем войти в эту горную обитель отшельника, он на мгновение замешкался, а после, обернувшись к Чу Ваньнину, растянул рот в широкой улыбке:

— Учитель.

Чу Ваньнин посмотрел на этого молодого человека, который улыбался ему так ярко и пылко, словно хотел в один миг растранжирить все надежды и счастье, что были ему отмерены.

И больше не использовать до конца жизни.

При виде этого улыбающегося лица сердце Чу Ваньнина пронзило отрезвляющей разум болью. Он подошел ближе, но нужные слова так и не пришли ему в голову, душа пребывала в полном смятении, поэтому он просто поднял свою холодную, как лед, руку и погладил такое же холодное лицо.