— Добавь еще людей, — наблюдая за развитием ситуации внизу, словно за рыбой с берега пруда, без особых эмоций сказал Ши Мэй. — В конце концов, если уж она пришла сегодня к нашим воротам, мы не можем позволить ей вернуться отсюда живой…

— А-Наянь, посмотри туда!

Вдруг перебила Ши Мэя Му Яньли. Проследив за ее взглядом, он и сам увидел вдали у линии горизонта серебристо-синее облако.

Оказалось, что это прибыли старейшины Пика Сышэн вместе со своими учениками!

Все те, кто, благодаря защите госпожи Ван, смогли сохранить свою жизнь и боевую мощь. Одетая в доспехи Пика Сышэн, рассекая облака на сияющих серебром мечах, эта могучая армия появилась из-за облачной завесы и развернула боевой строй во главе с Таньланом и Сюаньцзи, чьи одежды величественно развевались на ветру[287.6].

Более тысячи учеников Пика Сышэн смотрели на Цитадель Тяньинь полными гнева глазами, и небеса отражались в их начищенных до блеска доспехах!

Старейшина Сюаньцзи громко провозгласил:

— Неужели так называемые потомки богов Цитадели Тяньинь — это те сильные, кто обижает слабых[287.7]?

Угрюмый и вспыльчивый по характеру Таньлан лишь мрачно взглянул на них с высоты своими карими глазами. Не умея так культурно и красиво выражать свои мысли, он сказал коротко и ясно, но этого было достаточно, чтобы в полной мере выразить все его негодование:

— Сдохните все!

— … — лицом к лицу с этим клокочущим от ярости и рвущимся в бой могучим воинством Ши Мэй несколько помрачнел, уголки его губ подрагивали, словно он никак не мог сделать выбор между улыбкой и насмешкой.

— Воистину, это похоже на злой рок. Каждый раз, когда грядет великое сражение, сначала нам нужно померяться силой с людьми Пика Сышэн, — произнося эти слова, он не сводил глаз с клокочущего людского потока.

В этой толпе не было видно фигуры Чу Ваньнина… После его нападения на место казни в Цитадели Тяньинь, куда Чу Ваньнин и Мо Жань могли пойти? Допустим, после того, как Мо Жаню столько раз вскрыли сердце, он точно не жилец, а вот что с Чу Ваньнином?

Остался охранять новый могильный холм Мо Жаня или же, как и в прошлой жизни, просто ушел вслед за ним?

Любое из этих предположений заставляло его нервничать, в глубине души Ши Мэй испытал смутное беспокойство. Отвернувшись от окна, он направился в соседнюю комнату во внутренних покоях.

— Куда ты? — спросила Му Яньли.

— Пойду посмотрю, в каком состоянии Тасянь-Цзюнь, — ответил Ши Мэй, а после паузы продолжил. — Хочу поразмыслить над способом побыстрее его разбудить. Как только он очнется, можно будет снова открыть Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти… и тогда никто не сможет нас остановить.

Тонким длинным пальцем он провел по руне[287.8] Цитадели Тяньинь, и дверь в тайные комнаты с грохотом отворилась. По длинной лестнице Ши Мэй спускался вниз по коридору, на стенах которого были выгравированы древнейшие магические символы. Преодолев еще три двери с барьерными чарами, он, наконец, оказался в самой глубокой и дальней вырубленной в скале комнате.

Вся эта потайная комната была покрыта льдом и окутана туманом, на самой вершине в серо-голубой каменный свод был вмурован кусок нефрита, через который струился чистейший белый свет. Прямо под этим куском нефрита стоял хрустальный гроб, в котором постоянно поддерживалась низкая температура. Ши Мэй остановился перед гробом и, опустив голову, посмотрел на лежащего там полностью одетого мужчину.

— Тасянь-Цзюнь, Мо Вэйюй… — позвал он своим глубоким голосом. Его взгляд опустился на магическую формацию в районе его солнечного сплетения, в которую вливался свет из висевшего над ним нефрита. — Ты спишь слишком долго, не пора ли уже очнуться ото сна?

Естественно, его слова не возымели никакого эффекта: глаза Тасянь-Цзюня были по-прежнему закрыты, а губы бескровны.

— Духовный поток слишком хаотичен, — Ши Мэй приложил руку ко лбу Тасянь-Цзюня, тщательно прислушался к внутренним ощущениям, после чего, в задумчивости уставившись на это красивое бесстрастное лицо, спросил, — тебе снится кошмар?

Конечно, находящийся в забытьи человек ничего не ответил.

Ши Мэй погладил его по лбу, на который упали несколько косо срезанных прядей. В этот момент выражение его лица было очень ласковым, словно он смотрел на рукоять необычайно редкого божественного оружия, которое вот-вот будет выковано и примет свою окончательную форму.

— Несмотря на то, что это отнятое силой духовное ядро фактически твое собственное, — медленно и мягко сказал он, — однако духовное ядро — это такая вещь, которая тесно связана с сердцем, поэтому в процессе полного слияния воедино оно может заставить тебя чувствовать, что тебе немного не по себе.

Когда он накладывал усыпляющее сознание и лишающее воли заклинание, его голос обольщал и завораживал:

— Тасянь-Цзюнь, что бы тебе не приснилось, не верь, все это ложь… Давай, приходи в себя. Очнись, и ты сможешь получить все что угодно.

Он склонился еще ниже и, почти касаясь его уха, очень мягко и ласково продолжил искушать его.

— И Ши Минцзин, и Чу Ваньнин, и даже твоя мать — все они могут вернуться. Просыпайся скорее, — прошептал он на ухо спящему императору. — Я жду тебя.

Это и правда сон.

Тасянь-Цзюнь открыл глаза и увидел, что стоит посреди огромной пустынной равнины. Багрово-красные облака висели так низко над землей, что, казалось, достаточно протянуть руку, чтобы их потрогать. Вокруг пышно разросся камыш, и, куда ни кинь взгляд, в воздухе парил и кружился пух рогоза. За зарослями камыша можно было расслышать отдаленное эхо человеческих голосов. Кто-то смеялся, кто-то рыдал в голос, но эти звуки были легкими, словно прикосновение пальца к кисейному завесу, и, казалось, достигали его ушей, лишь пройдя сквозь толщу воды.

Он пошел вперед, и, спугнув притаившихся в камышах темно-синих светлячков, вышел к широкой реке, мирно и величественно несущей куда-то свои воды. Эта река была больше и шире всех тех рек, которые он когда-либо видел, однако скорость ее течения была невероятно мала.

Словно листья, влекомые ветром, вдали по водной глади скользили несколько джонок и доносилась еле слышная песня лодочника:

— Тело мое сброшено в пучину, руки и ноги сгнили и стали грязью. Череп мой лежит в чистом поле, глаза вытекли, волосы стали пылью. Мое сердце пожрал большой рыжий муравей, огромный гриф клюет мои кишки… Моя душа вернулась домой… моя душа вернулась домой…

Лишь душа приходит и уходит, вчерашний день подобен проточной воде.

Кажется, он уже бывал здесь, но когда?

Тасянь-Цзюнь огляделся по сторонам. Все вокруг казалось таким знакомым, но когда он попытался что-то вспомнить, в его голове снова было пусто.

— Эй, ты!

Внезапно за его спиной послышался чей-то голос.

Он резко обернулся, но не увидел никого, кроме роящихся светлячков.

Неясный, почти призрачный голос сказал:

— Иди вперед, я там, дальше.

Хотя император терпеть не мог, когда другие указывали, что делать, ему все же было трудно сдержать свое любопытство, поэтому, нацепив на лицо самое холодное выражение, он направился вглубь зарослей рогоза, туда, где кружил пух и летали светлячки.

Очень скоро он увидел разрушенную мельницу. В центре заросшего бурьяном маленького дворика, сплошь усыпанного деревянными щепками и обломками разбитой черепицы, на черном как смоль камне спиной к нему сидел мужчина и смотрел на небо.

— Кто ты такой?

Мужчина явно услышал его вопрос, но не спешил оборачиваться и лишь со вздохом ответил:

— Вероятно я тот, кто собирается уйти.

— Уйти? Куда уйти? — не дожидаясь, пока мужчина ответит ему, Тасянь-Цзюнь немного нервно задал следующий вопрос. — Что это за место?