Так как после пережитого он все еще не восстановил свою духовную силу, Мо Жань не мог управлять мечом. Охваченный страхом и беспокойством о судьбе Пика Сышэн, он без передышки мчался сюда от самой горы Лунсюэ, в итоге потратив на дорогу всего четыре дня.

По пути у него было время, чтобы как следует подумать о многих вещах и подоплеке разных событий. Например, о том, почему он смог переродиться, о предыдущей жизни, о том, почему Чу Ваньнин из прошлой жизни оставил в пещере горы Лунсюэ этот хранящий сокровенную тайну артефакт и, конечно, о Ши Мэе.

После долгих раздумий ему так и не удалось найти четких ответов.

Он и раньше-то не отличался особым умом, а теперь, когда его терзали душевные муки и снедало беспокойство, стало еще труднее успокоиться и как следует все обдумать... В конечном счете, Ши Мэй слишком хорошо его знал. Чу Ваньнин и правда был его слабым местом. Достаточно было позволить Чу Ваньнину восстановить воспоминания о прошлом, чтобы подписать Мо Жаню смертный приговор, и теперь его душа пребывала в полном смятении.

Дождь лил все сильнее. Мо Жань стоял против ветра перед ступенями лестницы, ведущей на Пик Сышэн. Задрав голову, он смотрел вверх и падающие с небес бесчисленные холодные серебряные нити стекали по его лицу. Перед ним была выложенная камнем извилистая лестница, ведущая к прячущейся среди клубящихся туч горной вершине.

По этой горной дороге он проходил в жизни и в смерти, в горе и в радости. За две жизни он поднимался и спускался по ней бесчисленное множество раз, начиная с тех пор, как он был юн и неопытен, как незрелый плод, до сегодняшнего дня, когда с осевшей пылью памяти вернулась вина за былые грехи.

Стало еще холоднее и пошел снег. Смешавшись с каплями дождя, снежные семена прилипли к его насквозь промокшему походному одеянию и легли сединой на его виски.

Юности весен не должны касаться беды и горести, но уже подул северный ветер и снегом посеребрил его голову…

Мо Жань закрыл глаза и шагнул на первую ступеньку, начиная свое восхождение на гору.

Наконец, перед попавшим в собственные сети грешником со скрипом распахнулись покрытые красным лаком двери в Зала Даньсинь. Ворота медленно открылись, чтобы, по воле судьбы, безумие и слава, кошмары и мрак двух его жизни, наконец, сошлись в этом месте.

Он вдруг вспомнил, как в прошлой жизни, когда ему было двадцать два года, он поменял Даньсинь на Ушань[255.1]. Тогда, разбив табличку со старым названием на мелкие куски, он смотрел, как медленно рассеиваются поднятые клубы пыли. Когда-то, стоя перед разбитой доской, он принес клятву, пообещав растоптать всех бессмертных и стать самым почитаемым человеком в мире. Здесь та его жизнь пришла в упадок, и эта жизнь должна закончиться тоже здесь.

Зал Даньсинь был переполнен: сегодня здесь собралось даже больше почтенных и уважаемых людей, чем когда-то отправилось в поход на гору Цзяо, чтобы покарать Сюй Шуанлиня.

Услышав звук открывающихся дверей, все они оглянулись и увидели стоящего на пороге высокого человека в черном, с бледным лицом и прилипшими ко лбу прядями мокрых темных волос. Он стоял напротив света, а за его спиной был свинцово-серый небесный свод с вкраплениями дождя и снега.

Никто и подумать не мог, что Мо Жань вот так вдруг сам заявится сюда.

Это тот герой, что был готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти множество людей на горе Цзяо, или все-таки демон, что безжалостно и изощренно[255.2] убивал тех же людей в Гуюэе? В конце концов, что же он за человек?

Некоторое время люди молчали, но все глаза в зале были устремлены на этого так внезапно появившегося мужчину.

Те люди, которые несмотря ни на что верили ему, думали, что он вызывает жалость и похож на вернувшегося домой замершего и вымокшего под дождем пса. Те, что не доверяли ему, чувствовали, что он опасен и похож на выползшего из Преисподней пугающе угрюмого и мрачного демона.

Дождь непрерывно барабанил по выступающему краю сине-зеленой крыши, просачиваясь сквозь камни ступеней и мох на черепице.

Мо Жань поднял на них увлажнившиеся иссиня-черные глаза, до поры скрытые за похожими на перья влажными ресницами, и тихо сказал:

— Дядя, я вернулся.

— Жань-эр! Как ты… как… почему ты один?

Хотя Сюэ Чжэнъюн как и прежде сидел на почетном месте главы, выглядел он на редкость плохо. Сразу бросалось в глаза его изнуренное лицо и неопрятный внешний вид, но, если присмотреться, то было видно, что даже слова «Остальные уродливы» на небрежно брошенном на стол железном веере слабо мерцали, словно давая собственную категоричную оценку всему происходящему в этому зале фарсу.

— А как же Юйхэн?

Мо Жань шагнул внутрь зала и, словно упавшая в раскаленное масло капля воды, разорвал повисшую тишину оглушительным треском, когда почти все присутствующие дружно отступили назад.

— Мо Жань!

— Демон, как у тебя совести хватило показаться на глаза!

— Смеешь заявиться как ни в чем не бывало, после того, как истребил столько народа в Гуюэе!

Мо Жань не обратил никакого внимания на эти гневные крики, ведь по пути сюда он уже услышал о резне в Гуюэе и вполне представлял, насколько кровожадным может быть вконец обезумевший Тасянь-Цзюнь. Что для него отнять пару десятков жизней? Несколько сотен, несколько тысяч, несколько десятков тысяч, даже все люди в этом мире — в его глазах все они лишь бренные останки будущих трупов, а уж тем более Наступающий на бессмертных Император не считал достойным своего внимания какой-то там орден Гуюэе.

— Безумец… ты и Хуа Биньань с самого начала были в одной шайке!

— Что ты задумал и зачем явился сюда? Сегодня здесь собралось множество мастеров из всех крупных духовных школ, а вскоре прибудет и хозяйка Цитадели Тяньинь. Несмотря на свою хитрость, коварство и изворотливость, ты окружен со всех сторон и уже не сможешь выбраться!

— Мо Жань, какой же ты хитрый манипулятор! Сначала ты в красной маске[255.3] исполнил арию героя, а потом в белой[255.4] запел как злодей, так что заморочил всем голову и добился успеха в своих вероломных замыслах! До чего же ты коварен!

Осуждение и вопросы бились о него подобно прибою, а переполненные негодованием лица все прибывали. Игнорируя их и не вступая ни с кем в спор, Мо Жань продолжал идти вперед. Сейчас он уже более или менее понимал истинный замысел Хуа Биньаня… Да простят его Небеса, но он и сейчас не горел желанием называть его Ши Мэем.

Хуа Биньань вырыл для него могилу и даже написал эпитафию на его надгробной плите. Похоже, он и правда все очень хорошо рассчитал и точно знал, что Мо Вэйюй сам прыгнет в подготовленную для него яму. Этот человек не ошибся, потому что в тот момент, когда Чу Ваньнин вспомнил свою прошлую жизнь, он сам себя приговорил, превратившись в ходячий труп, не имеющий ни единого шанса на спасение.

Все кончено: он мертв.

— Не важно, сколько на твоем лице фальшивых масок, сегодня здесь собралось множество выдающихся людей, и мы откроем миру твое истинное лицо.

— Тебя следует схватить и доставить для суда и казни в Цитадель Тяньинь!

Шум разъяренной толпы и гул множества голосов напоминали клокотание огромного кипящего котла. Среди этой разноголосой какофонии можно было вычленить лишь два слова, которые повторялись снова и снова, неумолимо пронзая его барабанные перепонки… Цитадель Тяньинь.

Мо Жань не ожидал, что Хуа Биньань сможет впутать в это дело еще и Цитадель Тяньинь. Это совпадение или все же заранее продуманный план?

Созданная тысячи лет назад невероятно могущественная Цитадель Тяньинь была древнейшей духовной школой мира совершенствования. Первые главы этого ордена были потомками богов и смертных, поэтому для сохранения чистоты крови впоследствии пост главы этого ордена передавался только кровным потомкам. Сменялись поколения, и несмотря на то, что со временем в жилах каждого нового главы Цитадели Тяньинь оставалось все меньше божественной крови, их духовные силы все еще были поистине выдающимися. Несмотря на то, что обычно Цитадель Тяньинь не снисходила до дел бренного мира смертных, однако, как обычные люди почитают заклинателей, так заклинатели почитали и верили в справедливость Цитадели Тяньинь.