Профессией пилота много не заработаешь, а тут такой шанс. И Рип представил себе горы алмазов, изумрудов, сапфиров, инопланетные драгоценные камни, произведения искусства забытых эпох и короны неизвестных правителей, сваленные перед ним одной огромной сверкающей кучей… За это стоило побороться. Он вернется на родную Альму богатым человеком, и они с Надей сразу же поженятся, после чего заживут долго и счастливо.

Взбудораженный этими мыслями, он повернулся к молча наблюдающему за ним Туму.

— Я согласен.

— Ты принял мудрое рещение, — серьезно сказал старик.

— Что я должен для этого сделать? Перед тем как ответить, Тум смешно почесал за ухом задней лапой.

— Праздник начнется через пять дней, нам стоит поторопиться. Знаешь, когда я тебя увидел, я сразу понял, что ты послан небом мне.

Жрец-вождь ОрррХа сидела в своем доме и одновременно храме, поминутно почесываясь и размышляя.

Предметом умственных упражнений жрец-вождя был чужеземец. Конечно, он высок и силен, думала ОрррХа, и его можно использовать, особенно для тяжелой работы. Однако, вопреки всем преимуществам, имелась одна загвоздка. А что, если он взбунтуется? Или его охватит безумие, как было прошлым летом с Кураком? Обычно тихого самца тогда не смогли усмирить пять сильных охотниц. Нет, лучше не оставлять такого гиганта в племени.

Можно его обменять на что-нибудь. Она покосилась в угол хижины, где было зарыто ее богатство. Интересно, сколько дадут безволосые за своего соплеменника? Наверняка много больше, нежели за лучшую шкуру. Она мечтательно закрыла глаза. Рещено, в вечер праздника она объявит волю бога…

ОрррХа глянула на видневшуюся в проеме двери статую двуликого. Женщина не раз уже пользовалась властью жрец-вождя и выдавала свою волю за его. Каждый раз это было страшно, но каждый раз сходило с рук. Бхххххунд пока прощал свою жрицу. Потом она возносила хозяину неистовые молитвы, как умела, грациозно плясала перед его изображением. Тайно ночью, когда все племя спало, подносила ему лучшие вещи из своего тайника и затем, когда она поднимала голову, видела двойную ухмылку — бог радовался, ему нравилось…

ОрррХа пока удовлетворяла Бхххххунда, и пока это будет продолжаться, ей по-прежнему будет прощаться ее своеволие.

На празднике она прикажет взять чужеземца под стражу до прибытия безволосых, а потом она подарит Бхххххунду такие дары, которые тот не видывал…

Пять дней прошли. За это время Рип наблюдал за жизнью дикарей и даже несколько привык к их нехитрому распорядку дня. Было интересно вот так неожиданно перенестись из века межзвездных путеществий в мир камня, ограниченный лишь нечеткой полупонятной границей, именуемой в простонародье землей племени Хаадо.

С самого утра и Рипа, и его новых соседей будило веселое щебетание птиц. Каждая из пернатых (или здесь они не пернатые, а, скажем, мохнатые) тварей на свой манер и согласно собственным пристрастиям, вкусам, умениям и представлениям о красоте ухала, щебетала, свистела, куковала, напевала — одним словом, на все лады и голоса чуть не всех известных тонов и октав встречала восход солнца.

А оно, в свою очередь, также, видимо, понимая всю важность именно данного момента и возложенной на него задачи, нарочито медленно, тягуче выползало, показывая из-за видневшейся кромки леса сначала первый веселый луч, как будто девушка, желая завлечь юношу, высовывает ему из-за угла свою полуобнаженную ножку. А теперь покажите мне такого мужчину, если, конечно, он настоящий мужчина, а не сделанный из камня и железа или из принципов и мозгов, что, в сущности, одно и то же, который устоит на месте, вместо того чтобы стремглав кинуться за вожделенный угол, мигом дорисовав в воображении к одной лишь выставленной ноге все остальное.

В отличие от кокетливой соблазнительницы за ногой или рукой солнца появляется оно само собственной персоной.

Сначала самая верхушка, затем треть диска, половина — и вот уже круглый слепящий шар во всем своем великолепном блеске подмигивает тебе. Его вездесущие многотысячные лучи-руки, не признавая ни преград деревьев, ни тщательно подобранных пригнанных лиан плетеных стен, проникают внутрь, бесцеремонно забираются под одеяло, пусть это и всего лишь не очень хорошо вычиненная да к тому же дурно пахнущая шкура. Они щекочут в носу, они толкают тебя в бок и, будто и этого мало, всячески исхитряясь, стремятся проникнуть под неплотно прикрытые во сне веки…

Пытаясь отделаться от них, ты крутишься, ты переворачиваешься на другой бок, ты натягиваешь шкуру, ты плотнее закрываешь глаза, но… тогда какой же это сон. Нет, не сон это вовсе, и ты и сам не заметил, как проснулся…

А с пробуждением, кроме света, приходят и запахи. Если раньше с полуприкрытыми глазами, с солнечными зайчиками, играющими на лице, ты еще мог вообразить дом, что солнце пробивается сквозь окна и шторы твоей комнаты и через минуту войдет тетя Саша и своим ласковым материнским голосом скажет: «Вставай, соня», то теперь с проклятыми всепроникающими и всепропитывающими запахами вообразить подобное, даже при самой буйной и невероятной фантазии, никак не представляется возможным. Воняет шкура-одеяло, еще больше смердит шкура, занавешивающая вход, и прелыми листьями несет от влажной утренней росы подстилки, дымом и чем-то горелым тянет от стен и потолка, да и сам ты далеко не майская роза, но… Как говорится, свое… не пахнет.

Вместе с пением птиц в хижину входят и крики детей, гигиканье юношей из дома для мальчиков (а чего не спится?), кряхтенье стариково переругивание и мирные разговоры собирающихся охотниц, плеск воды, отчитывание заботливыми папашами своих чад — словом, обычные звуки обычной жизни, сжатой и сконцентрированной на малюсеньком пятачке, отвоеванном у огромного леса.

После того как женщины уходили на охоту, постепенно жизнь входила в размеренный распорядок нового (во всем похожего и отличного от старого) дня.

В школе для подростков пожилые педагоги принимались за чтение уроков, наставляя на путь истинный и вдалбливая нелегкие, но такие нужные (вперемежку с ненужными) знания в ушастые головы не особо расположенных к учебе студиозов. В их старинной (не такой старинной, как самая старая, но все же) и неблагодарной профессии труженикам просвещения помогало средство малой механизации учебного процесса — длинная, в палец толщиной палка, которая, ловко направляемая умелой рукой «профессора», проходилась по пресловутым, не особо прислушивающимся к словам старшего, ушам.

У девочек были свои игры. Собравшись группами и выломав небольшие копья, они целыми днями гоняли по близлежащему подлеску, выслеживая импровизированную добычу, или, видимо, в конце концов выследив, соревновались в меткости, кидая эти самые копья по стоящим здесь же камням.

Обычно сразу после пробуждения Рип шел к Туму. Старик уже ждал его в своей хижине. Он жаловался, что вообще в последнее время плохо спит и часто просыпается, что поделаешь — бессонница пожилых.

У Тума они учили слова Хаадо, которые Рип должен будет сказать в день премьеры или дебюта в качестве бога. Сначала говорил Тум, затем Рип, как мог, повторял это, после чего Тум отрицательно мотал головой, и все повторялось сначала.

А вообще Винклер был поражен. Прямо на глазах у жрец-вождя, можно сказать, под самым ее блестящим носом, зреет и разрастается, пуская глубокие корни и отростки, настоящий заговор, дворцовый переворот. А ей хоть бы хны. Неужели не замечает? Или так уверена в непоколебимости власти?

Точно: вот чего не хватало народу Хаадо, чтобы с полным правом и на законном основании причислиться к славному древу цивилизованных народов, тайной полиции. Этого неизменного атрибута, наводящего ужас и сеющего страх, обнаруживающего и раскрывающего интриги и козни даже там, где их и в помине…

Вечного спутника вечной власти.

По возвращении — кто с добычей, кто без — охотницы до вечера разбредались каждая по своей хижине — отдыхать; в то время как несчастные мужчины дотемна продолжали хлопотать по хозяйству. С наступлением темноты все ложились спать, или не спать, как можно было предположить из той возни и довольного пыхтения, что далеко разносились в тихом воздухе ночного леса. А утром опять — птицы, солнце, запахи — новый день, круг замкнулся.