Морщится солнцерожденный, стискивает кулаки в бессильной злобе. Она – все, что у него осталось. Ведун и сам не уверен, о ком именно идет речь – о злобе или о девушке.

Прошедшая вперед северянка замечает пропажу не сразу. Она оборачивается, окинув мутным взглядом горизонт, и останавливается, заметив лежащего на песке ведуна. Пугается даже – неужто умер? Что же будет делать она одна в ужасном этом месте? Ей не добраться в одиночестве до далекого берега, на котором раскинулся Дениз Кенар, не то что до северных земель! Да и не только в этом дело. За время пути Радомир стал ей даже близок, словно бы связаны они кровным родством. Привыкла она и к тяжелому характеру, и к тому, что всегда он рядом.

Или ей на роду предначертано терять братьев?

Мысль эта пронзает ее стрелой. Испуганная, Волчица бросается назад, старается как можно скорее оказаться возле ведуна. Скользит на песке, падает несколько раз, царапая ладони об острейшие песчинки, и кричит дрогнувшим от страха голосом:

– Радомир!

Она оказывается рядом с ним так быстро, как только может, и, рухнув на колени, хватает ведуна за плечи, встряхнув с такой силой, что его челюсти звонко щелкают друг о друга. Распахнув карие глаза, он смотрит прямо на нее. Ренэйст шумно выдыхает через нос. У нее больше нет сил, чтобы злиться.

Словно прочитав ее мысли, говорит Радомир слабым голосом:

– У меня больше нет сил, чтобы идти.

Он закрывает глаза, и Белолунная рассматривает лицо побратима, болезненно-спокойное. Отсутствие воды и еды оставило на нем свой след. Прежде по-детски круглое, юношеское совсем лицо обострилось, словно грубо из камня его высекли. Острые скулы и впалые ореолы глазниц сделали Радомира похожим на мертвеца; видела Ренэйст тех, кто умирает от болезни, и выглядели они столь похоже, что становится ей страшно. Бледные, иссушенные губы истерзаны незаживающими ранами, словно тканью, прикрыты лоскутами омертвевшей кожи.

Думать не хочет о том, как выглядит сама после столь изнурительного путешествия. В детстве Ренэйст знала, что вырастет красавицей. Для того чтобы понять это, достаточно посмотреть на кюну. Йорунн считалась самой прекрасной женщиной если не во всех землях луннорожденных, то в Чертоге Зимы уж точно. Будучи ее дочерью, Белолунная ясно понимала, какая судьба ей уготована. Она была готова к тому, что и ее тоже будут называть красавицей, и представляла, как лучшие воины будут обивать порог конунгова дома, стремясь уговорить отца пообещать ее руку. Ренэйст была ребенком, и матушка, заплетая белоснежные волосы в косы, говорила ей, сколь радостна будет она, став кому-то женой.

Но Ренэйст стала воительницей. Претендентов на руку конунговой дочери не нашлось, да и та свое сердце отдала дикому мальчишке, которого конунг из набега привез, назвав заменой почившему Хэльварду. Судьба Ренэйст стала иной, да только красавицей она так и осталась.

Потому и не хочет видеть, сколь ужасно сейчас ее лицо. Не желает знать, в каком виде предстанет перед Хаконом, когда вернется к нему. Столь глупы эти переживания в свете того, через что Белолунной пришлось пройти, но под шрамами и песком, вросшим в потемневшую от солнечного света кожу, она все еще юная дева в самом нежном своем возрасте.

Обессиленная, ложится Ренэйст на песок подле Радомира и закрывает глаза. Во весь рост вытягивается, стонет глухо от боли, пронзившей насквозь. Словно бы в собственном теле тесно становится, дышать нечем, а кости смыкаются клеткой. Останься в ней силы, она бы заплакала, только не может даже этого сделать.

Чудится ей, что, коль не продолжат они прямо сейчас свой путь, то останутся здесь навсегда. Только вот не пугает это больше. Мысли о родных, горюющих о ней, похоронивших ее, больше не придают сил. Если мертва она, то для чего борется? Что доказать пытается? На севере Ренэйст никто не ждет, и не на что ей надеяться.

– Вдруг, – шепчет она, глаз не открывая, – вдруг мы мертвы? И все это – царство богини Хель, по которому блуждаем, не заслужив при жизни смерти, достойной чертогов Одина?

Смеяться Радомир начинает, и смех его вскоре обращается кашлем.

– Были б мы мертвы, не было бы меня с тобой. Я в других богов верю, и другая судьба меня ждет, как закончится жизненный путь. Нет, Ренэйст, живы мы, пусть и не уверен я, что это хорошо.

Не отвечает она, и, повернув голову, рассматривает солнцерожденный ее лицо. Брови изогнуты жалобно, губы поджаты крепко, Ренэйст выглядит так, словно ощущает боль каждое мгновение своей жизни. Ведун вглядывается, понять пытается, дышит ли она, и страх поднимается в нем, охватывая тело дрожью холодной.

Сквозь сон Ренэйст морщится чуть сильнее, бормочет едва слышно. Этот слабый жест позволяет ведуну выдохнуть, чувствуя облегчение. В одной они с Ренэйст лодке – ему без нее не добраться до собственного народа, вырванного из солнечного лона и увлеченного темной дланью на север. Даже если чудо случится, и сможет он достигнуть вражьих берегов, что будет дальше? В видении своем был он в хрустальном лесу, и до сих пор встреча с владычицей той зимой отдается ему воспоминаниями о вспоротом горле. С даром или без него, но без помощи воительницы погибнет, затерявшись в снегах.

Отвернувшись, растягивает ведун губы в улыбке.

– Не смей умирать, пока спишь, – шепчет он.

И засыпает сам.

Не знает Радомир, сколько времени проводит в беспамятстве. Он открывает глаза, а над ним небо такое же, как и тогда, когда только закрыл глаза. Сон не приносит желаемого покоя, да и сил не прибавилось, потому продолжает лежать на песке, рассматривая, как один цвет небесного полотна перетекает в другой. Не может он больше смотреть на это небо, всей душой ненавидит. Уж лучше видеть над собой синеву, усеянную россыпью стекла, чем продолжать возводить взгляд и знать, что никогда это не закончится.

Закрывает Радомир глаза, морщит нос, пытаясь губы разжать, и стонет, ругаясь, когда удается. Рот кровоточит от незаживающих ран, которые причиняют ему боль, заставляя проклинать тот миг, когда ужасное морское чудовище обрушилось на корабль луннорожденных со всей своей яростью. Радомир приподнимается, на локтях удерживает ноющее свое тело и взгляд на Ренэйст переводит. Та все еще спит, болезненная и безмятежная. Ведун протягивает руку к ее лицу и держит над губами воительницы. Ребром ладони ощущает он слабое дыхание и вновь опадает на песок.

Не умерла. Сейчас достаточно и этого.

Не спешит ее будить. Кто знает, когда еще у них будет возможность поспать? Вся жизнь их сейчас состоит лишь из пути, которому они следуют – Золотой Дороги, что должна привести их в Дениз Кенар. Он не знает, что им стоит ожидать от этого места, к чему готовиться. Край Заката показывает себя крайне недружелюбно, и здесь необходимо быть готовым к любым вольностям судьбы.

Подумать ведь только, не так давно Радомир жил в небольшой избушке на краю Большеречья, смотрящей окнами на лес, и тосковал в праздном покое. Избегал людей, жил отшельником и желал, чтобы жизнь его изменилась. Что ему нужно было? Подвиги, за которые будут его признавать? Приключения, о которых сможет рассказывать потомкам? Сейчас под сомнением даже то, что сможет он продолжить свой род. Умрет в этой пустыне – и на нем все закончится.

Они не могут погибнуть здесь, где никто даже не найдет их тела. Для народа Ренэйст бесславная смерть равна проклятью, пусть и не может Радомир понять, как можно желать для себя определенной погибели. Смерть будет смертью всегда, и народ его относится к ней с почтением в любом ее проявлении. Но одно дело уважать смерть, и совсем другое – желать ее.

Их народы такие разные, совершенно непохожие друг на друга. Радомир смотрит на лицо Ренэйст, думает о тяжбах, которые привели ее на этот путь, и размышляет невольно о том, сама ли она на него ступила. Среди солнцерожденных нередко можно встретить деву-воительницу, их называют полени́цами, и в силе те не уступают мужчинам. Только вот то, что есть они, совсем не значит, что так их много. Сам Радомир ни одной не встречал, слышал о них много, но не видел. Так ли часто среди луннорожденных встречаются воительницы? Или, может, Ренэйст некое исключение?