Мой сын Люцифер родился на рассвете первого мая, накануне старинного праздника Бельтайн, в тот дивный миг, когда на розовеющем небосклоне медленно гасла последняя утренняя звезда. Согласно легендам эта ночь знаменуется скоротечным слиянием всех сил природы, происходящим всего лишь один раз в году. Именно тогда, в период от полуночи до восхода солнца, на несколько кратких часов, предшествующих расцвету нового дня, духи стихий случайно соединяются в единую грозную силу, приходя к мирному соглашению и временно забывая свои постоянные раздоры да распри. Вода уже не стремится затушить огонь, ветер не иссушает траву, и даже смерть не противостоит жизни. Люди разжигают костры и славят недолгие мгновения всеобщего вселенского благоденствия, а мудрые маги бдительно прислушиваются и приглядываются, стремясь выявить младенцев, появившихся на свет в ночь Бельтайна, – ибо они являются теми, кому изначально суждено вырасти великими воинами и волшебниками, богато отдаренными самой судьбой. И так ведется испокон веков…

Кса-Бун оказался прав – мои роды стали настолько тяжелыми, что едва не стоили мне жизни. И если бы не помощь моего чернокожего друга и не его удивительные навыки, то не избежать бы нам беды. Подумать только – от неминуемой гибели меня уберегли несколько тонких иголочек! А впрочем, лучше обо всем по порядку…

Жесточайшие схватки выгибали дугой мое распростертое на земле тело. Руки бессильно скребли каменистую почву, под ногти забивалась грязь. Сосуды в глазах полопались, заливая белки – кровью. Сердце сбилось с ритма, то подавленно замирая, а то, наоборот, заходясь в частых безумных ударах. Мне казалось, что даже мои тазобедренные суставы сдвинулись с места, раздвигаясь и ломаясь. Канагериец помог мне раздеться, заботливо прикрывая своим плащом мой напряженный, будто барабан, живот. Сосредоточенно хмурясь и нараспев произнося непонятные для меня заклинания, он извлек из своей сумки десяток длинных медных игл. А затем верный друг уселся рядом, заботливо поддерживая меня за плечи и временами ласково утирая пот, градом катившийся по моему багровому от напряжения лбу.

Завладевшая мною боль была настолько страшной, что несколько дней спустя я уже не смогла отчетливо вспомнить все, произошедшее в ту необычную ночь. Наше сознание милосердно – оно предусмотрительно стирает самые тяжелые воспоминания, защищая хрупкий человеческий рассудок. Родовые муки забываются быстро, сменяясь священной радостью материнства. Природа мудра – она учит женщин терпеть и прощать, иначе они уже никогда бы не отважились повторно пройти через ниспосланные им страдания и родить второго или третьего ребенка. Всем нам известно: все лучшее и наиболее ценное в жизни дается лишь ценой почти непереносимых страданий, испытывающих нашу веру, любовь и выдержку. Боль и горе проходят, но нанесенные ими шрамы остаются навсегда. И станем ли мы гордиться этими драгоценными полученными от судьбы шрамами или же устыдимся их – зависит только от нас!

Схватки длились долго. Всеми частицами души и тела, самыми потаенными нервами и клетками я полностью, до конца прочувствовала малейшее движение крохотного существа, стремящегося выйти из моего чрева и обрести самостоятельную жизнь. Меня бросало то в жар, то в холод. Мне, почти скатившейся в предсмертный бред и полностью утратившей ощущение реальности, грезилось, будто я рожаю вовсе не ребенка, а чуждый, угловатый сгусток пламени, сжигающий мои внутренности и кромсающий их невидимыми ледяными лезвиями. В один особенно напряженный момент я прокусила себе язык и впоследствии уже не могла кричать, издавая лишь жалкие сдавленные стоны. Но и тогда я все равно продолжала любить своего богоданного сына, готовая принять любые страдания – лишь бы облегчить его участь. Когда же мне стало ясно, что мои силы истощились и подошли к концу, а смерть уже близка, на посветлевшем небе вдруг ярко вспыхнула последняя, необычайно крупная звезда…

– Сейчас! – радостно воскликнул Кса-Бун, неотрывно следящий за горизонтом. – Мужайтесь, моя отважная госпожа, все самое тяжелое уже позади. Мне доводилось видеть женщин, дерзнувших родить ребенка в ночь Бельтайна, но ни одна из них не пережила этих родов и не дотерпела до последних предрассветных минут. Но вы оказались сильнее всех – вы попрали злую судьбу и победили смерть…

«Поправшая судьбу, – устало подумала я, будучи не в силах сосредоточиться на обращенных ко мне словах. – Кажется, когда-то, очень давно, я это уже слышала…»

Кса-Бун ловко воткнул свои тонкие иголки в какие-то специфические, известные только ему точки, мгновенно отыскав их на моем животе и позвоночнике. Боль ушла в ту же минуту, растворившись без следа. Я благодарно улыбнулась, вновь обретя способность дышать ровно и не путаться в мыслях:

– Ты настоящий волшебник!

– Я – шаман королевы Смерти, – спокойно объяснил канагериец. – Нас учат управлять болью и облегчать страдания, но все это можно осуществить лишь в нужный момент.

Затем я ощутила несколько сильных потуг, и секунду спустя Люций появился на свет, выскользнув в услужливо подставленные ладони Кса-Буна. Последняя звезда прощально мигнула и погасла, словно отдавая свою силу и свет моему новорожденному сыну. В мир пришло утро нового дня, совпав с приходом нового человека.

Канагериец ловко остановил кровотечение и вынул послед. А после этого он отер тело малыша от покрывающего его беловатого налета, распотрошил сумку, подаренную мне Эткином, которая оказалась заполнена пеленками и мягкими кусочками сухого мха, и умело завернул Люция в кусок чистого полотна.

– В «рубашке» родился! – довольно констатировал он, подавая мне хныкающий сверток. – Везунчик!

Удивленно расширив глаза, я рассматривала чудного малютку, поглаживая его круглую головку, покрытую длинными двуцветными волосиками. Она лежала в моей ладони так красиво и аккуратно, словно спелое наливное яблочко, очаровывая сказочно прекрасным чередованием белокурых и рыжих локонов, в равной мере доставшихся Люциферу от отца и матери. Я радостно подмечала удивительное сходство Люция и Астора, узнавая дорогие черты: тот же упрямый подбородок храбреца, точеный нос, изящные скулы и высокий лоб мыслителя. Дитя приоткрыло золотистые глазенки с кошачьими, вертикально растянутыми зрачками – и басовито заревело, требуя моей любви и заботы.

– Что это у него на спине? – испуганно спросила я, прикладывая сына к своей набухшей молоком груди и случайно нащупывая два твердых бугорка, расположенных у него между лопатками.

– Будущие крылья! – уверенно ответил канагериец, пунктуально собирая свои иголки. – Верьте, когда-нибудь он распахнет их широко-широко и взлетит над принадлежащим ему миром. Слышите, госпожа, как все вокруг затихло? Это Земля приветствует рождение своего повелителя. А наш первейший долг – оберегать и защищать принца Люция от любого зла, не дозволяя врагам причинить ему хоть малейший ущерб…

– Это вам не по силам, – насмешливо отчеканил самоуверенный голос. – Вы испортите принцу характер, сделаете из него труса и слащавого слюнтяя. Только я одна смогу достойно воспитать будущего владыку всех измерений. Отдайте мне моего племянника!

Я пораженно подняла глаза.

Перед нами стояла Ринецея…

«Судьба – не человек, с нею не поспоришь!» – эта довольно пафосная и малопонятная фраза, однажды произнесенная Ульрикой, прочно засела у Лансанариэля в голове. Он давно уже успел забыть, когда и по какому поводу она прозвучала, но сами слова запомнились накрепко, будто прибитые гвоздями. Впрочем, как уже неоднократно подмечал прекрасный полукровка, принцесса отнюдь не напрасно прозывалась Сумасшедшей, а посему частенько изрекала что-нибудь подобное: запутанное, заумное и, как на беду, меткое до невозможности. Причем всегда подтверждающееся на деле. Так произошло и на сей раз…

Два дня, проведенные в шатре киктского вождя, стали сущим наказанием для капризного и изнеженного полуэльфа. Таких страшных мучений на его долю не выпадало еще никогда, даже в смертоносной рохосской пустыне. Примитивные жилища троллей почти не имели мебели и элементарных санитарных удобств. Кикты не знали письменности и гордились дурными манерами. Спали они на полу, практически не мылись и не причесывались, одежду не стирали, а к блохам и вшам относились с философским спокойствием. В общем, к моменту бракосочетания с Баргушем Ланс пребывал в настолько взвинченном состоянии, что запросто рискнул бы в одиночку выйти даже против знаменитого красногорского медведя, обладающего беспримерной силой и свирепостью, а не то что вступить в драку с сотней-другой вечно неумытых и вонючих троллей. Да они за одно свое абсолютно неблагоустроенное отхожее место – уже заслуживали самой лютой казни! А за то, что оказались полнейшими профанами в модных нарядах, косметике и украшениях, – тем более. Почти обезумев от ежечасных приставаний влюбленного жениха, Ланс с некоторым облегчением покорно позволил отвести себя к священному озеру, в глубине души надеясь, что час его избавления от грубых заигрываний похотливого кикта близится. И вот теперь он ошеломленно взирал на храм богини Агнии, на краткий миг совсем позабыв все пережитые им испытания, ибо подобная уникальная красота казалась совершенно неуместной и вопиюще не подобающей для этих диких мест.