– А тот человек? – спросил Денис. – Он, значит, был снаружи твердый, а внутри – мягкий?

– Нет, – ответила мама. – Тот человек внутри был не мягкий и не твердый. Он был никакой. Ничего у него не было внутри.

– А разве так бывает?

– Бывает.

– И что с ним стало? С тем человеком?

– Он обиделся и ушел из журнала.

– Куда?

Мама разлила по чашкам воду:

– Не знаю. Садись, пей.

– А можно я возле печки посижу?

– Нет. Садись за стол.

Денис подчинился.

– А ты? – спросил он. – Ты мягкая или твердая?

– Я женщина, – ответила мама. – У женщин все по-другому. Захочу – буду мягкая, захочу – твердая. Понял?

– Нет.

– Ну, эти вещи я тебе потом объясню. Лет через пять.

Денис подул на чай. Если мама не хочет что-то говорить – значит, надо сменить тему.

– Директор школы сказал, что это последняя холодная зима, – сообщил он. – На следующий год тепло дадут на все этажи, с первого до двадцатого. И тепло будет, и электричество. И канализация будет работать. Директор сказал, что печки надо будет сдавать. Их разрежут на куски и сделают что-нибудь полезное.

– Правильно, – сказала мама. – Чего добру пропадать?

– Давай не будем отдавать нашу печку, – попросил Денис, пробуя чай губами. – С печкой уютно. Можно посидеть, поговорить. На огонь посмотреть. Чаю попить.

Мама вдруг поднесла указательный палец к переносице и отвернулась.

– Ты чего? – спросил Денис.

– Ничего. Дым в глаза попал.

– …Сосной топить – грех. Азиаты вы, азиаты. Кто ж сосной топит?

– А чем топить?

Влажный глубокий кашель. Скрипучий голос. Тон – властный, но благожелательный.

– Березой! Сосна – дерево легкое, мягкое. Прогорает быстро, тепла дает мало. А береза тяжелая, плотная. От нее самый жар.

– Прости, отец. Чего растет – тем и топим.

– Ладно. Ступай себе.

– Он шевелится, отец! Может, мне тут побыть?

– Ступай, говорю.

Денис разлепил веки. Из вязкой полутьмы выступил некто седовласый, одетый по зимней московской моде: грубый свитер под пиджак и валенки.

Кашлянул, наклонился к Денису, посмотрел:

– Как себя чувствуешь?

Денис поднял голову. Запах горящего дерева был приятен, – невыносимо захотелось назад, в забытье, к маме, на скамеечку рядом с железной печкой.

Человек в валенках отступил назад.

– Приношу извинения за инцидент, – сказал он. – Дело такое… Опасное. Пришлось тебя отключить, при помощи хитрой техники… Пить хочешь? Или сигаретину?

Мама и железная печка остались в детстве.

Голые ступни гладил ледяной сквозняк. Денис хотел пошевелиться – и обнаружил, что привязан к деревянному креслу. Руки, ноги, и даже поперек груди, толстой конопляной веревкой – такая продается в магазине сети «Все свое» под названием «шнур бельевой». Слабая лампа цедила жидкий свет на бревенчатые стены и щелястый пол. Углы комнаты и потолок терялись во тьме, только светилась по контуру печная дверца, метрах в десяти от Дениса. «Изба, – подумал он, – и большая, я таких не видел даже у фермеров».

Лицо человека в валенках оставалось в тени.

– Все, что сделано, – скрипучим голосом сказал он, – сделано ради твоей безопасности, мальчик. Мы освободим тебя, как только убедимся, что ты не провокатор.

Денис прохрипел:

– Где Гарри Годунов?

– Уже едет. Будет буквально с минуты на минуту. Но пока его нет, я задам несколько вопросов. Чтоб сразу понять, кто ты и что ты…

– Без Годунова я ничего не скажу.

Человек в валенках опять кашлянул и выступил из темноты. Легко, одной рукой, передвинул массивный табурет, поставил напротив Дениса, сел. Улыбнулся, сыграв мохнатыми седыми бровями: некрасивое, но твердое, даже надменное лицо, низкий выпуклый лоб открыт, по бокам его длинные изжелта-белые пряди неряшливо свисают на уши.

– Значит, ты начнешь говорить, только когда приедет Гарри Годунов?

– Да, – решительно ответил Денис и напрягся, проверяя крепость «шнура бельевого».

– А о чем? – вкрадчиво спросил человек. – Какой такой секрет у тебя есть, если ты без Годунова говорить не желаешь?

«Хитрый, сука», – подумал Денис и не ответил.

– Врать не умеешь, – с одобрением произнес человек в валенках, наклонился вперед и слабой ладонью ударил Дениса по плечу. – Как и я. Предлагаю вот что: я не буду врать тебе, а ты – мне. Так мы быстрее сговоримся. Согласен?

– Допустим, – сказал Денис.

– Ты знаешь, кто я?

– Нет.

Человек вздохнул и устроился на табурете, как на троне. Руки положил на бедра.

– Годунов не приедет, – объявил он. – Годунов вообще не знает, где ты. Никто не знает. Только я и еще трое, из ближней братии… Дело деликатное, и притом – грех большой… И мы его на четверых разделили. Прочие не отягощены. – Он на мгновение прикрыл глаза и сделал паузу. – Теперь о деле. Так вышло, Денис, что мы все про тебя знаем. Ты и твой друг нашли в Москве особенный предмет… И у вас есть желание отдать этот предмет… надежным людям… в надежные руки.

Денис молчал. Думал, как оторвать локти вместе с подлокотниками кресла.

– Смотри, – произнес человек и протянул к нему ладони. – Видишь?

Денис посмотрел. Ничего не сказал. Руки были старые и темные.

– Это самые надежные руки в целом мире, мальчик. Ищи хоть всю жизнь – не найдешь надежнее. Вы с товарищем нашли семя стебля и не знаете, что с ним делать. А я – знаю. Я для этого родился. Сорок лет назад я рукоположен в предстоятели святой равноапостольной церкви стебля господнего. С тех пор служу своему делу сорок лет и, даст бог, умру в служении, а ношу мою понесет другой, а за ним – третий, и так из века в век. Веришь мне?

Денис молчал. Человек в валенках сделался суров и ткнул пальцем в грудь Дениса.

– Вы нашли овальный предмет, очень тяжелый… Меняющий цвет при разных типах освещения. Он то серый, то зеленый. Поперек – вмятина, или царапина. Предмет заключен в двойной защитный контейнер. Внутри контейнера автоматически поддерживается минимальная влажность воздуха. Предмет живет своей жизнью… Иногда он – как древний камень, а то вдруг вибрирует или как бы трепещет. От предмета исходит ток. Смотреть на него трудно, возникают необычные ощущения, можно слышать странные звуки, улавливать запахи… И вообще, рядом с ним тяжело. Возникает беспокойство, головная боль, раздражительность… Я прав?

Денис молчал.

– Я процитирую, – невозмутимо продолжил глава церкви стебля господнего. – Дословно. Согласись, мальчик, глупо подбирать слова, когда они уже подобраны и расставлены в наилучшем порядке… Сказано так (он наклонился к Денису): «Есть нечто, мать стебля и отец его, альфа и омега, начало и конец. Упокоено во прахе, от века и до века, и само есть тайна тайн. Оно ни живо, ни мертво, ибо спит, и сон его глубок. И горе тому, кто потревожит сон его. Увидевший его да повернется спиной и бежит три дня и три ночи, ибо не для всякого глаза его вид, но для избранного. Оно от мира сего, но не для всякого дня мира сего. В особенный день особенная рука разбудит спящее, и верх станет низом, север – югом, холодное – горячим. Убогий станет царем царей. Последние станут первыми, голодный напитает себя и детей своих, а сытый помутится рассудком. Кто ничего не хотел, тот получит весь мир, а кто хотел весь мир – обретет лишь прах под ногами и лучи желтой звезды над головой…»

Человек в валенках закашлялся и перевел дух.

– Что скажешь?

– Ничего, – ответил Денис.

– Назови место, адрес. Где оно спрятано. Я позвоню в Москву, и через два часа ты вернешься к прежним занятиям. Мозги тебе проветрим, память сотрем, и все у тебя будет, как раньше. Если хочешь, заплатим. И тебе, и твоему другу. Из средств общины. Только это не поможет ни тебе, ни твоему другу…

– В каком смысле? – зло спросил Денис.

Предстоятель засопел и ответил:

– Если хотите жить – отдайте семя… и бегите.

– Три дня и три ночи?

– Да, – проскрежетал предстоятель. – Три дня и три ночи. Так сказано. И еще сказано так: кто обменяет семя божье на сало диавола, тот будет проклят.