— Анафема! — комично-плачущим басом произнес отец Григорий, сожалея о пропавшем вине, но незнакомец принял его реплику на свой счет и чуть притормозил, наградив алкоголика презрительным взглядом.

— Свинья! — выразительно припечатал он по-русски. — Пьяная свинья! — После чего развернулся на каблуках и зашагал дальше.

— Помоги! — простонал иерей, неуклюже возясь на скользком льду и чувствуя острую боль в вывихнутой лодыжке. — Сходи за доктором…

— Еще чего, — небрежно бросил нахал, следуя своей дорогой. — Свиньям доктора не положены!

— Ну тогда за вет… — жалобно продолжил чуть приподнявшийся отец Григорий и снова упал, на сей раз вниз носом, не успев докончить начатую фразу.

Услышав его слова, перешедшие в нечленораздельную ругань, незнакомец неожиданно замер будто вкопанный, а затем повернулся к иерею, изрядно напугав того своими выпученными глазами и потрясенно отвисшей нижней челюстью.

— А ну-ка повтори! — ультимативно потребовал он хриплым от возбуждения голосом.

— Если я свинья, то хоть за вет… — послушно повторил приподнявшийся на одно колено иерей Агеев, но опять поскользнулся и очутился на стылой земле. Почему-то ему никак не давалось это простое словосочетание. Слово, может, и не воробей, но если не дать ему вылететь, то оно будет летать внутри и гадить, гадить, гадить… — Тьфу, прости Господи, за ветеринаром тогда сходи! — иерей наконец-то изрек желаемое и расплылся в довольной улыбке.

Но вместо ожидаемой помощи незнакомец вдруг бурно расхохотался, а затем подхватил иерея под мышки и сжал в своих железных объятиях. Отец Григорий расслабленно подчинялся, позволяя трясти и тормошить свое вялое от вина тела, сочтя встреченного им мужчину буйно помешанным безумцем. Впрочем, чему тут удивляться? Да, пожалуй, нечему, ведь в столь сумбурное время, как нынешнее, все нормальные люди сидят по домам, на улицу не высовываются и приключений на свои головы не ищут.

Глаза — они казались необычными и, пожалуй, даже не совсем нормальными. Интуитивно я подметила их аномальность, хотя совершенно не помнила, какими должны быть заурядные человеческие глаза. Скорее всего, спокойными и маловыразительными, а возможно, пустыми, но уж точно не такими вот, ибо в этих зеленых, будто изумруд, очах плескалось так много эмоций, что мне не хватало слов для их описания. Узкий, щелевидный, какой-то хищный зрачок, обрамленный багровыми точками-искрами, разбросанными по зеленой радужке… Эти глаза выглядели так, словно в них брызнули чьей-то кровью. Глаза, опушенные густыми черными ресницами и отражающие целую гамму сложных чувств: изумление, постижение, неуемную жажду жизни. Выше них располагались два ровных полукружья черных бровей, словно два мазка туши на драгоценном китайском шелке. Худые впалые щеки не окрашивает и слабый намек на румянец, более того, они наделены безупречно идеальной белизной, а на прозрачной фарфоровой, будто светящейся изнутри коже разбросано немного золотистых веснушек. Губы бледные, слегка розоватые, но безупречной формы и чувственно полные. Точеный носик с горбинкой. Я изучающе провожу рукой по голове этого все еще не узнанного мною создания, отражающегося в огромном трюмо, и довольно хмыкаю, ибо наталкиваюсь пальцами на короткий ежик мягких волнистых, красиво подстриженных волос рыже-бронзового цвета. Прикосновение к волосам доставляет мне чувственное удовольствие. Такие короткие стрижки носят только мужчины. Откуда-то из памяти всплывают некоторые определения и критерии красоты, позволяющие мне объективно оценить внешность незнакомого создания: волосы, глаза, нос. А еще я всецело уверена, что вижу в зеркале не мужчину, но именно девушку, потому что незнакомка обладает двумя крохотными бугорками грудей, слегка приподнимающими ее рубашку. Кроме рубашки из светло-серого шелка девушка одета в черные кожаные штаны, приталенную курточку из того же материала и черные лаковые сапоги с раструбами выше колен. Ее тонкую талию обвивает широкий пояс с воткнутыми под него парными клинками: катаной и вакидзаси. Весь облик оной незнакомки производит почти шокирующее впечатление, наталкивая на мысль о присущей ей дерзости и стопроцентной уверенности в себе, а стройная фигурка сильно смахивает на мальчишескую. Да еще эта короткая прическа. Хотя нет, у мальчишек не встретишь таких соблазнительно-округлых бедер, длинных ног и пикантных выпуклостей под рубашкой. Девушка осторожно приподнимает свою верхнюю губу и с любопытством ощупывает небольшие, аккуратные, но весьма острые клыки… Весьма неожиданная деталь облика, но они мне нравятся!

— Так это и есть я? — ошеломленно произношу я, не отрывая пытливого взгляда от своего отражения в зеркале.

— Это — ты! — Две крепкие ладони участливо ложатся мне на плечи. Неслышно вошедший в комнату мужчина стоит у меня за спиной, поверх моей макушки глядя в то же самое зеркало, и подбадривает меня уверенными интонациями своего музыкального голоса. Наши взгляды встречаются, и наши отражения одновременно улыбаются. — Ты себя узнала? — мягко спрашивает он, чуть усиливая нажим пальцев.

— Нет, совсем не узнала! — Я отрицательно качаю головой, любуясь его яркой красотой. — Но я — миленькая…

— Очень миленькая! — убежденно восклицает он и, нежно обхватив меня за плечи, поворачивает лицом к себе. — Красивая, опасная, настоящий цветок Смерти.

— Я ничего о себе не помню! — кокетливо жалуюсь я, польщенная вниманием такого красавца. — Даже своего имени…

— Не беда, — он нежно привлекает меня к себе на грудь и целует в лоб, — не форсируй события. Все восстановится постепенно: воспоминания, силы, чувства. А пока нужно просто радоваться твоему выздоровлению, избавлению от боли…

— О да, боль я помню! — Я вздрагиваю всем телом, мысленно вновь очутившись в том ужасном гробу, где все мое существование сводилось всего лишь к двум понятиям: боль и терпение. — Но ведь она прошла и уже не вернется?

— Никогда! — торжественно обещает мужчина, нежно баюкая меня в своих объятиях. — Клянусь. Хотя не исключено, что вскоре тебе придется познать мучения совсем иного рода, такие, по сравнению с которыми все прежние испытания покажутся всего лишь незначительными неудобствами.

— Почему? — пылко вопрошаю я, поднимая лицо. — И почему ты так печешься о моем благополучии?

— Почему? — Его прекрасное чело озадаченно хмурится, и он ловко уходит от ответа на первый вопрос. — Ну, скорее всего, из-за того, что в твоих жилах течет моя кровь, и теперь я ощущаю себя новым Пигмалионом, создавшим свою Галатею!

— Твоя кровь? — Я смутно вспоминаю холодную струйку жидкости, льющейся мне в горло, несущую с собой чудную невозмутимость, отстраненность от мира и осознание собственной избранности — такой, которая дается лишь высшим существам. Не людям!

— Мы — не люди?! — запоздало доходит до меня. — Но кто же мы есть?

Он хмыкает, вкладывая в этот, казалось бы, бесхитростный звук, целый набор эмоций: и гордость, и высокомерие, и тщательно скрываемое застарелое страдание.

— Мы — стригои! Пастыри человеческого стада, призванные для свершения чаяний и надежд Темного Отца. Ты умирала, но, будучи досконально осведомленным об особенных свойствах нашего организма, я вылечил тебя своей кровью, налитой в священный Атонор — Чашу вечной жизни. Отныне ты стала одной из нас!..

Я тяжело сглотнула, почти физически ощущая вкус его слов, и задумчиво прикусила губу. Мне требовалось время, чтобы переварить и принять все услышанное. Мужчина понимающе улыбнулся. Он наклонился, сочувственно заглянул мне в глаза — в его взгляде тусклыми бликами отражалась легкая печаль, затем по-отечески чмокнул меня в лоб и распрямился. Кажется, он действительно за меня переживал.

— Но почему ты дал мне именно свою, а не чью-нибудь еще кровь? — недоумеваю я.

— Чем старше наша кровь, тем она сильнее, — охотно поясняет мужчина. — Так уж получилось, что среди всех стригоев, находящихся сегодня в палаццо Фарнезина, именно я самый старый по человеческим меркам, ибо мой возраст составляет почти двести пятьдесят лет. Моя кровь вернула тебя к жизни, теперь мы с тобой связаны на века.