Впечатления тех дней навсегда врезались в его память.

Весна 2010 года пока еще не торопилась полностью вступить в свои права, радуя Ватикан первыми робкими оттепелями. Но сегодня солнышко светило вовсю, бережно касаясь стен изящных палаццо, благоговейно обласкивая стройные фигуры ангелов, украшающих площадь перед собором Святого Петра, и придавая им видимость жизни.

Несколько взволнованный торжественностью момента отец Григорий медленно двигался в колонне делегатов, шествующих по площади. Слева от него шел еврейский раввин, справа — лютеранский пастор из Америки. Все они обменивались доброжелательными взглядами, раскланивались и буквально источали дружелюбие, невзирая на языковые барьеры. Отец Григорий почти еще не понимал итальянского, но уже научился обходиться улыбками и жестами. Папа Бонифаций организовал беспрецедентную акцию, пригласив в Ватикан представителей различных религий и конфессий, дабы заявить всему миру: Бог един, просто он носит множество имен. Заполнивший площадь народ восторженно рукоплескал появившемуся на балконе понтифику, благословляющему коленопреклоненную толпу. Люди дивились вычурному наряду зулусского шамана, зычному басу русского диакона, оранжевым рубахам-сокэн смиренных тибетских монахов. И пышность всеобщего ликования удачно скрывала одну существенную деталь, впрочем не ускользнувшую от бдительного ока отца Григория: озабоченное лицо самого преемника апостола Петра и морщинки изнеможения, собравшиеся вокруг его добрых, мудрых глаз.

Вечером того же дня состоялся торжественный прием, организованный в Климентинском зале Ватиканского дворца. Отца Григория подвели к креслу, в котором восседал наместник Бога на земле, приветливо кивнувший очередному гостю. Тот низко поклонился, из необъяснимой неловкости прикрывая ладонью свой тяжелый, вызывающе роскошный крест, и без того привлекающий множество взоров и весьма мало подходящий к его скромному облачению.

— Иерей Григорий Добродеев, село Медведково Тульской области! — громко зачитал папский секретарь, дотошливо сверяясь с длинным списком гостей.

— Неправда ваша, — прогудел отец Григорий. — Иерей Григорий Агеев я есмь! Деревня Мухомортовка Рязанской губернии!

Золотистые брови его святейшества изумленно поползли вверх.

— Агеев? — недоверчиво переспросил он. — Как, зачем нам Агеев?

— А геев у нас и так много! — язвительно хмыкнул въедливый секретарь.

Отец Григорий воинственно насупился, готовый до последнего вздоха защищать свою честь и достоинство. Прикрываемый им крест как живой выскочил у него из-под ладони и, попав в лучик проникающего через оконный витраж света, заиграл всеми цветами радуги, пустив солнечного зайчика прямо в глаза папы. Бонифаций склонился в кресле, поближе всматриваясь в крест, потрясенно охнул и схватился за сердце…

— Ваше Святейшество, вам плохо? — Папская свита испуганно бросилась к растерянному пастырю, но Бонифаций мгновенно овладел своими эмоциями, категоричным жестом руки отказался от помощи и согнутым пальцем поманил к себе остолбеневшего на месте отца Григория. Агеев перекрестился для храбрости и, дерзко вступив на красную ковровую дорожку, приблизился к креслу папы. Зал замер, затаив дыхание и наблюдая за вопиющим нарушением церемонии, расписанной до малейшей детали, до шага, до последнего поклона…

Бонифаций перевернул крест, висящий на шее православного иерея, и чуть шевеля губами, беззвучно прочитал несколько слов, начертанных на его обратной стороне.

— Вы знаете, что обозначает эта надпись? — спросил он шепотом на чистейшем русском.

— Нет, — честно ответил Агеев, справившись с минутным замешательством и вспомнив, что папа поляк по происхождению, а значит, вполне способен владеть русским языком. — Я показывал его специалистам, но никто не сумел перевести эту надпись, хоть некоторые лингвисты и идентифицировали ее французские корни…

— Архаичный лангедокский диалект… — задумчиво бормотнул папа. — Вот, значит, как оно сложилось, и сейчас я вижу самый старый знак эрайи из всех известных мне до сего момента. Вот, значит, оно как…

— Эрайи? — не понял Агеев.

Бонифаций поднял на Григория заметно посветлевший взор.

— Так вы ничего не знаете о своем предначертании?

— Ангелы мне являлись, — скованно ответил иерей, стесняясь и сомневаясь в том, что ему поверят, — и призвали меня в воинство Божье. Так и жду с тех пор, когда придется за Господа постоять…

— Ясно, — кивнул папа. — Значит, то вовсе не ошибка вкралась в наше приглашение, а определился промысел Господень. Мы-то ведь приглашали Григория Добродеева, а приехали вы…

Тут отец Григорий с готовностью продемонстрировал свои документы и письмо с приглашением в Ватикан. Бонифаций с интересом изучил собственную подпись, четко выведенную под фамилией Агеева, и признал ее подлинной. Его прежде нахмуренный лоб немного разгладился, принимая отстраненно-благостное выражение.

— Верую в то, что Иисус от нас не отвернулся! — облегченно вздохнул он.

— Прикажете его прогнать? — тотчас встрял ушлый секретарь, небрежным кивком головы указывая на ошеломленного всем происходящим Агеева.

— Нет! — поспешно вскрикнул папа, нервно вздрагивая. — Ни в коем случае! Поселить в хорошую квартиру, причем бессрочно, выдать денег на питание. Уж коли ангелы чего-то ждут от этого иерея, то и нам потерпеть не зазорно.

— Как же так?.. — судорожно сглотнул отец Григорий. — А домой-то когда?..

— Считайте себя нашим гостем! — чересчур радушно всплеснул ладонями его святейшество. — Поживите у нас в Риме, отдохните. Мы еще встретимся.

— Это приказ! — жестко отчеканил секретарь, доверительно наклоняясь к уху едва раскрывшего рот иерея. — Не вздумайте отказаться. Да о подобной милости лишь мечтают!

Отец Григорий намеревался протестовать, но снова встретился глазами с папой и передумал, ибо читалось во взгляде Бонифация нечто такое, что сразу словами и не опишешь: надежда, восторг, уважение. А удостоиться такого внимания со стороны верховного понтифика — это и правда дорогого стоит!

Таким вот неожиданным образом отец Григорий и поселился в симпатичной квартирке, находящейся в принадлежащем Ватикане районе, да ничтоже сумняшась повел беззаботную и праздную жизнь, с охотой посещая церкви и соборы, не испытывая какого-либо стеснения в средствах и наслаждаясь вполне безоблачным существованием. Но, увы, так продолжалось недолго. Вскоре в городе появились стригои, в Риме воцарился хаос, а затем началась настоящая война. Отцу Григорию перестали выдавать деньги и отказали в аудиенции у папы. Ватикан затворил ворота, укрывшись от наступающей со всех сторон Тьмы. Аэропорты и вокзалы не работали, город превратился в ловушку, в коей вампиры без стеснения охотились на людей, а по утрам на улицах находили обескровленные человеческие трупы. Все городские коммуникации быстро вышли из строя, с продовольствием и питьевой водой становилось все хуже, а люди в панике забивались в подвалы, превращаясь в озлобленных испуганных крыс. Отец Григорий выживал, как мог, прекрасно понимая, что о нем забыли…

Ополовинив бутыль с вином, отец Григорий наконец-то осознал, как сильно он устал. Ему приелось прятаться по углам и ждать неизвестно чего. Осточертело копаться в помойке и мерзнуть по ночам, задолбало шарахаться от собственной тени и затыкать нос на вонючей, залитой нечистотами лестнице подъезда. Надоело терпеть несправедливость жизни. Впрочем, его нынешнее прозябание и жизнью-то называть стыдно, так — маета одна. А значит, терять ему нечего! Уж коли обещанное знамение не идет к нему навстречу, то остается последнее: самому пойти вперед, напролом, да взять за рога свою непокорную судьбу!

За окном немного посветлело. Мутный, какой-то грязный рассвет нехотя расползался за заклеенным бумажными полосками стеклом, такой же безрадостный и безнадежный, как сама жизнь. Уже несколько дней на улице стояли особенно злые морозы, а колючая вьюга в безумном вальсе кружила по дворам, расшвыривая обжигающий снег так яростно, что за три метра уже ничего не было видно. Отец Григорий надел на себя все имеющиеся в его распоряжении теплые вещи, до самого горла застегнул телогрейку, скрывая крест, прихватил недопитое вино и вышел на улицу, даже не закрыв за собой дверь квартиры. А к чему совершать лишние движения, если в оной берлоге даже красть нечего? Внутренний голос подсказывал: сюда он больше не вернется. Изредка прихлебывая из бутылки, иерей наобум брел по обледенелой мостовой, неустойчиво покачиваясь и пьяно икая. Прорезиненные валенки скользили ничуть не хуже конькобежных ботинок, а ветер завывал на тысячу голосов да с остервенением бросался на человека, заставляя того морщиться и отворачиваться. Снег неустанно сыпал с неба, словно вываливался из прохудившегося насквозь решета, предательски скрывая опасный лед. Вскоре Агеев замерз, ибо согревающее действие алкоголя не выдержало напора штормовой стихии и почти уже сошло на нет. Его решимость куда-то испарилась, очень хотелось домой, в Мухомортовку, ну или хотя бы обратно в квартиру, на свою лежанку, к чадящей буржуйке. Народу на улице почти не было, лишь несколько тощих силуэтов неопределенного пола, закутанных в рванье, осторожно пробирались вдоль стен домов, занятые поисками пищи. Внезапно в самом центре проезжей части показалась высокая мужская фигура, одетая в добротный, отлично выдубленный овчинный полушубок и целенаправленно шагающая наперерез снегу и ветру. Отец Григорий изумленно замедлил шаг, завороженный стремительностью походки странного незнакомца, а также крайней решительностью, написанной на его остроскулом лице с упрямо сжатыми губами. Голову мужчины прикрывала черная вязаная шапочка, в расстегнутом вороте дубленки поблескивала тяжелая серебряная цепь, обвивающая шею, а на его плече висел массивный автомат неизвестной иерею модели, выглядящий на редкость устрашающе. Незнакомец стремительно и очень близко прошел мимо отца Григория, так что пьяный священник не удержался на ногах и звучно шлепнулся на пятую точку, окатив мужчину щедрым ливнем, состоящим из осколков вдребезги разбившейся бутыли и остатков недопитого вина.