Отец рассказал мне. Это была грязная история. Хэмильтон, в своём желании быть подальше от меня, отправился в колледж на юг, в Georgia Tech в Атланте. Вышло не очень хорошо. В отличие от большинства колледжей, этот работал по системе триместров. Вернувшись домой после первого триместра, он привёз такие же хорошие оценки, как и всегда. Во второй раз они упали до моего уровня. В третьем триместре они упали ниже плинтуса, и отец забрал его из колледжа. Когда это произошло, папа отследил меня и сказал приехать в пятницу, чтобы на выходные мы поехали собирать его и волочь домой.

В прошлый раз, в третий триместр, он исчез на неделю, бесследно растворившись. Никто не мог найти его, даже охранники из колледжа или кампуса. Затем он возник и принялся все отрицать. Мы никогда не узнали, бухал ли он где-нибудь, или валялся под кайфом, он же попросту отрицал, что вообще исчезал.

На этот раз всё было много, много хуже. Он пропал почти на две недели, и, объявившись, он был схвачен охраной кампуса, которая допрашивала его в офисе перед тем, как позвонить отцу. Хэмильтон всё ещё не говорил, где он был, попросту отрицая факт своей пропажи, не смотря на то, что сообщил отцу колледж. Основное поведение Хэмильтона – ложь и отрицание. Папа поехал, чтобы вытащить его. Как и прежде, Хэмильтон был отправлен к психотерапевту из-за своего странного поведения. Как и прежде, мама была совершенно подавлена и выплакала все глаза из-за провала любимого сына. Однако кое-чего прежде не было – мамина депрессия была куда серьёзнее, возможно, потому, что меня не было рядом, чтобы её утешить, и у неё был нервный срыв.

Такая страшная беда была нам в новинку. Раньше мама отрицала и тень его проблем, даже настаивая, что он не ходил к психиатру, хотя мы все знали, что он с ним виделся. Тогда у нас с папой состоялся долгий разговор, и он спросил меня, почему я пошёл в колледж за Хэмильтоном. Он был потрясён, когда я прямо сказал ему:

"Я пошел за ним лишь потому, что ты сказал мне сделать это."

Когда он спросил, было ли это единственной причиной, я оборвал его, спросив, а был ли у меня выбор. Кажется, он впервые задумался о своих удручающе ничтожных навыках воспитания.

Теперь всё было хуже. Оба – и Хэмильтон, и мама – всё время проводили в психушке. Я даже хотел спросить, есть ли у них смежные комнаты, но решил не искушать судьбу. Он хотел, чтобы я приехал домой.

Я в изумлении уставился на трубку.

– Папа, я в армии. Ты знаешь, что это такое. Я не могу бросить всё и вернуться домой – я на службе!

– Это для блага твоих матери и брата. Ты должен поговорить с их врачом, – ответил он.

– Прошу прощения? Они в психушке, и ты думаешь, что мне нужен увидеться с психиатром? Чья это была идея – врача или мамы? – это было просто смешно.

– Твоя мать считает, что это позволит тебе понять брата и помочь ему, – кажется, даже отец считал, что это бред, но всё, что я мог – это удержатсья от смеха.

– Нет, папа, этого не случится. Я не вернусь домой, потому что мама может обвинить меня ещё и в том, что мой брат – буйный псих. Ты знаешь это, и я знаю это. Только мама отказывается это признать.

– Карлинг, это правда не так… – попытался сказать он.

– Папа, это именно так. Ты знаешь диагноз? Хэмильтона, я имею в виду, не мамы, – спросил я. Отец пытался отнекиваться, но я продолжал настаивать, – Папа, я имею право знать. В чём его проблема?

Он вздохнул.

– Это шизофрения или что-то такое.

Я практически слышал в трубке его плач; для него это было по-настоящему ужасно. Психическая болезнь всегда осуждалась обществом; это не то, о чём вы могли сказать другим людям. Мама даже себе самой в этом не признавалась – ни тогда, ни сейчас.

– Папа, я имею право. Он выгнал меня из семьи. Мне нужно посмотреть копию докторского отчёта, полный диагноз, – никогда не знаешь, где это может пригодиться, например, попросту доказать, когда он окончательно сведёт меня с ума, что на то были причины!

Папа поспешно попытался отступить, но я продолжал наставивать. Пока он не согласился переслать отчёт мне. Я также повторил, что не приеду домой, и что я и так слишком рано увижу братца в следующий раз. Родители сами посеяли ветер, им теперь и пожинать вихри. Мне было жаль маму, но я двигался дальше.

Повесив трубку, я какое-то время сидел там, пока не вспомнил, где нахожусь. Я вскочил и помчался открывать дверь.

– Прощу прощения, сэр! Мне не следовало занимать ваш кабинет! – выпалил я.

Лейтенант-полковнику Браунэллу было под 45, он был полуотставной после того, как побывал во Вьетнаме и малость обгорел. Он лишь улыбнулся, входя обратно в свой кабинет, и закрыл за собой дверь – всё ещё оставляя меня внутри.

– Всё в порядке, мистер Бакмэн?

Я помедлил перед ответом, а затем спросил:

– Как вы всё-таки получили звонок от моего отца, сэр? Если я могу спросить.

Он кивнул.

– Я немного поговорил с ним. Похоже, он даже не знал, что ты находишься здесь на тренировке этим летом, – он выглядел удивлённым.

Я тоже кивнул.

– Я расстался с семьёй уже много лет назад, сэр. Мне жаль, что вы были вовлечены в этом. Я прошу за это прощения. Больше этого не повторится.

Наверное, папа позвонил мне домой, и кто-нибудь дал ему номер Мэрилин. Она была единственной, кто имел более-менее подробное представлении о моём местоположении, а также точный адрес, чтобы слать мне письма.

Он лишь отмахнулся.

– У нас есть возможности для отпуска по семейным причинам, по крайней мере, на пару дней. Мы можем доставить тебя домой через пару дней, я уверен.

– Нет, сэр, это не понадобится.

– Серьёзно, ты рекорд класса по личной подготовке. Я не вижу никаких трудностей в том, чтобы устроить тебе трёхдневный отпуск по личным экстренным обстоятельствам. В смысле, я не уточнял, но твой отец упомянул, что твои мать и брат в больнице. Ты не хочешь ехать домой? – он глядел с лёгким недовением.

Повернувшись, я поглядел в окно, в сторону одного из парадных плацев. Это всё было лишь потерей времени. Я повернулся к нему лицом:

– Это не поможет, сэр. Здесь не место об этом говорить, но моё возвращение никому не поможет. Мне жаль, если я выгляжу бесчувственным, но меня с ними очень мало что связывает.

Он пожал плечами.

– Не могу сказать, что я понял, но это не моё дело. Если ты передумаешь, мои двери всегда открыты.

Я понял намёк. Было очевидно, что меня отпускают обратно на службу.

– Спасибо, полковник. Я извиняюсь за вторжение. Этого больше не произойдёт.

Я отдал честь, дождался ответного жеста рукой, повернулся и вышел. Я пропадал почти час – где-то на 59 минут больше, чем заслуживает мой брат.

В следующем письме от Мэрилин она подтвердила, что мой отец звонил ей и получил от нее мой адрес. Я в ответ написал ей, что произошло. Я чувствовал себя виноватым перед отцом, но он действительно сам зарыл себя в это дерьмо, и я понятия не имел, как он теперь собирается оттуда откапываться. Это он позволял маме годами говорить о том, как бедного Хэмильтона не понимают, и что это всё моя вина, вина школы, чья-нибудь ещё вина. Кого угодно, только не его. Ладно, я допускаю, что подтверждённый диагноз, такой, как шизофрения – больше, чем просто недостаток характера, но с меня было довольно. Если бы не Сьюзи, я бы давно умыл руки от всей этой кучи.

Через неделю мне захотелось-таки в экстренный отпуск, но не домой. Мэрилин бросила меня. Это была моя вина; моего длинного языка. Когда я писал ей, то дал длинному языку писать за меня. Кое-что из написанного оказалось для неё неприемлемым, и она ответила, куда и как далеко я должен пойти. Она также прислала мне обратно все украшения, что я купил ей.

Это был не первый раз, когда это случалось, но впервые, когда меня не было рядом. Она бросала меня раньше между сеньорским и юниорским годами, прямо как сейчас и по схожей причине – из-за моего грёбаного жирного длинного языка. Она написала мне, что один из её маленьких братьев, кажется, Петер, умудрился упасть в камин. Я написал, что это не беда – у неё ведь так много братьев и сестёр, что всегда найдутся запчасти. Большая ошибка! Мне тут же сообщили, что семья для неё важнее меня, и она вернула мне булавку братства.