Ворота настежь пред тобою,
ведут в минувший век, назад.
Вокруг сверкает желтизною
октябрьского дня наряд.
Над сжатым полем воздух скован,
лес охватила немота,
и землю Севера сурово
пронизывают холода.
Сквозь снегопад равнин России
здесь солнце низкое встает.
Ныряет в тучи снеговые
и в бесконечность путь ведет.
Лишь промелькнет село порою
да купола издалека.
А песня, споря с тишиною,
подбадривает ямщика.
Ты ширью дышишь, мчатся быстро
немая боль и радость вслед.
То похвала сверкнет, как искра,
то вновь тускнеет мысли свет.
Равнину застят ночи тени,
и вихри взметены уже, —
как тайной силы порожденье
видения в твоей душе.
Горят глаза во мгле метели,
голодный волк бредет в снегах.
Свеча мерцает в бедной келье,
где судит власть царей монах.
Не видно месяца в тумане.
Умолкла песня ямщика.
Заносит снег коней и сани,
ночь, как могила, глубока.
И над пустынною землею,
из глубины веков идя,
то вьюга в тучах зверем воет,
то жалуется, как дитя.
Поник ямщик, затрясся весь он,
не успевая грудь крестить,
но пробужденных вьюгой бесов
заклятьями не усыпить.
Цыгане в таборе молдавском —
здесь и злодейство и любовь.
И пушек гром в бою Полтавском
внезапно слышится мне вновь.
Над волжской далью серебристой
чернеет корабля крыло.
Даль сделалась чудесно близкой,
прозрачно время, как стекло.
То месть Дубровского взметенным
пожаром будит сонный мир,
то шелестит мечтой влюбленной
текущий в ночь Гвадалквивир.
Потом встает Урал мятежный,
летит лавина казаков.
Киргиза тень в степи безбрежной
крадется по следам врагов.
Проспекты в толпах, спешка та же,
в угарных залах пьяный крик,
но смотрит в облачную тяжесть
Петрополя суровый лик.
Становится угрюмым, черным
залив, изогнутый дугой.
Неистовым подхвачен штормом,
на берег рушится прибой.
Тогда, дробя куски гранита,
Нева ломает парапет.
Встал Медный всадник, мчат копыта
прибою наводненья вслед.
И сквозь удары ветровые
поэта голос над волной:
«Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной…»
И ветер, туч несущий стаи,
угомонился и исчез.
За мельницей туманы тают,
и след саней скрывает лес.
Дрожь по опушкам пробежала,
бьет выстрел пламенем в глаза…
В тот миг морозами сковало
взмах водяного колеса.
Все, что и дорого и свято,
предать забвенью век не смел.
Любовь, свобода, волн раскаты —
для них и время не предел.
Ведь гений торжество живого
своим запечатлел трудом.
К сердцам причаливает слово
и продолжает путь, как гром.
Лавину напряженье рушит
и потрясает горный склон.
Блажен, кто, вглядываясь в душу,
сквозь тьму провидит ход времен.
И что гнетущей ложью было,
истлело, рухнуло сейчас.
Страна в расцвете новой силы
из праха гордо поднялась.
Но в чистых волнах грязь таится
и с желчью смешана любовь:
Гвадалквивир в огне струится,
там снова льется братьев кровь.
Молчанье Севера над нами,
февраль морозами объят.
И день свое раскинул пламя,
деревья в инее до пят.
Уходит в вечность, плавно тая,
столбом дыханья серый дым.
От солнца радость золотая,
твоя душа живет земным.
Порыв стремительно, и круто,
и властно тянет за собой, —
как будто создан мир в минуту
бессмертной гения строкой.
Ты, этой подчиняясь власти,
охвачен творческим трудом.
Хоть может быть недолгим счастье
до сна в безмолвье снеговом.
Познав природу, вдохновенье,
мир принимая сердцем всем,
ты знаешь, что к борьбе стремленье
и есть бессмертие поэм!
