ЧЕЛОВЕК Человек себе еще неясен, — Знаю это я наверняка. Человек, как дуб или как ясень, На поверхность шел из глубока… Человек — не то, что видно глазу, И не то, что чувствует рука! К самому себе пришел не сразу, — Шел, и шел, и шел издалека… СЧИТАЕТСЯ… Считается, что жизнь — удача разовая… А вдруг — не так? А вдруг — всегда жига, С планеты на планету перебрасывая, То в рай, то в ад, людские существа? Но что теперь душе послужит меркою? Пускай микроскопический кристалл, Пусть квантами раздаст свою энергию!.. Кто был однажды — быть не перестал. То в странствие научно-фантастической Пускается, то вроде в волшебство Явление живое, не мистическое — Проявленное жизнью существо. Не знаю я, как делается это, Но делается, — знаю, между тем… И наша, как и прочие, планета Для некоторых — ад, другим — эдем! Быть может, для кого-нибудь спасительна, Другому — в самый раз ее корить! А бога-то на свете нет, действительно, Кого за все миры благодарить?… * * * Нет, мы не рождаемся с душой: Жизнью вырабатываем душу. Этою поправкой небольшой Вечную иллюзию разрушу, — Страхам старины и новизны — Вымыслу о бренности — не верьте: Смертными на свет мы рождены, Чтобы зарабатывать бессмертье. * * * …Кто-то, глубоко во мне живущий, Знает много песен и стихов, С легкостью, лишь гениям присущей, Строки он подсказывать готов. Но, живя не по его законам, В тяжести коснея, как скала, — Все ловлю я слухом напряженным: Верно ли подсказку поняла? НАИРИ ЗАРЬЯН (1900–1969) С армянского * * * На чужом ты сгорела огне, Мне досталась лишь горстка золы. Лишь в очах — в тайнах пепельной мглы Тлеет искоркой грусть обо мне. Я б хотел принести тебе в дар Все не спетые песни мои И в любовном хотел забытьи Вновь раздуть эту искру в пожар. Поздно, друг… Дал я верный обет: До конца моей жизни земной Я в плену у заботы иной, И бессмертный сияет мне свет. ‹1939› * * * Любимая, как нежен голос твой! Мне дороги слова родимой речи. В них — ожиданье, и призыв живой, И обещание счастливой встречи. Так назови же имя «Наири», Чтоб новый смысл все звуки обрели в нем, И дрогнет сердце… Так богатыри Дубы трепещут под весенним ливнем. Но с голосом в разладе милой речь, Суровое меня сразило слово. И я из раны острия стального Не вырву, чтобы кровью не истечь. ‹1939› * * * По жесткому закону бытия Кремнистым нашим не сойтись дорогам. К чему ж твой зов, к чему тоска моя И столько силы отдано тревогам? Живу я бурно, в звонкий рог трубя, Мне радость блещет радугой сквозь тучи. Зачем же, только назовут тебя, Я хмурю брови облаком над кручей? Люблю в веселом дружеском кругу Пересыпать живых острот каменья. Зачем же при тебе я не могу Преодолеть невольного смущенья? Смеется полдень юный, золотой Вокруг меня, не ведая печали. Зачем же ненасытною мечтой Я рвусь к твоей недостижимой дали? ‹1940› ОТЧИЙ ДОМ Я в сновиденье памятью ночною Воссоздавал знакомый отчий дом: Большое небо детства надо мною Раскинулось в сиянье молодом. Со мною мать сидела, как бывало! И по-армянски бормотал ручей, И дерево мне песню напевало Весенним легким шорохом ветвей. А тонкий луч, проскальзывая в окна, Жизнь открывал мне золотым ключом. Смотрело солнце материнским оком… Весь мир был ясен, прост, как отчий дом. ‹1940› * * * Не знал я детства беззаботных дней И молодости легкой без печали. Над буйным вязом юности моей Шумели бури, ствол его качали. И те цветы, которым бы цвести Под мягким солнцем юношеских весен, Цветут теперь, в мой полдень, на пути В пылающую урожаем осень. Не оттого ли и душа моя Неистова, как шумный ливень вешний? Не оттого ль так беспокоен я? В моей душе весна и утро вечны. ‹1941› ЗАВЕЩАНИЕ КИРА (По Ксенофонту) |
