Октябрь, Октябрь!

Какая память,

над алым годом ворожа,

тебя посмеет не обрамить

протуберанцем мятежа?

Какая кровь, ползя по жилам,

не превратится вдруг в вино,

чтоб ветеранам-старожилам

напомнить о зиме иной?

О той зиме, когда метели

летели в розовом трико,

когда сугробные недели

мелькали так легко-легко;

о той зиме, когда из фабрик

преображенный люд валил

и плыл Октябрь (а не октябрик!) —

распятием орлиных крыл…

Ты был, Октябрь.

И разве в стуже

твоей не чуялась сирень?

И даже был картуз твой, друже,

приплюснут лихо набекрень.

Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля

И у кафе Фуа ты пламенно громил

Разврат Людовика, о Демулен Камилл,

Как дым Бастилию окутал, день вуаля!

Сент-Антуанское предместье наша память,

Как раковина жемчуг, помнит и хранит,

И ненавистен башен спаянный гранит,

Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить

Но пали, пали королевские твердыни:

Аристократа опрокинул санкюлот!

О, Франция!

О, времени тяжелый лёт!

О, беднота воинственная, где ты ныне?

Одряхший мир — в параличе, и участили

События набухший кровью пульс его.

А в недрах зреет — зреет мести торжество

И гибелью грозит последней из Бастилий.

Так.

Рухнет и она.

От пролетарской пули

Кипит и пенится вселенская заря.

И сменим Двадцать Пятым Октября

Четырнадцатое Июля!

Три года гневалась весна,

три года грохотали пушки,

и вот — в России не узнать

пера и голоса кукушки.

Заводы весен, песен, дней,

отрите каменные слезы:

в России — вора голодней

земные груди гложет озимь.

Россия — лен, Россия — синь,

Россия — брошенный ребенок,

Россию, сердце, возноси

руками песен забубенных.

Теперь там зори поднял май,

теперь там груды черных пашен,

теперь там — голос подымай,

и мир другой тебе не страшен.

Теперь там мчатся ковыли,

и говор голубей развешан,

и ветер пену шевелит

восторгом взмыленных черешен.

Заводы, слушайте меня —

готовьте пламенные косы:

в России всходят зеленя

и бредят бременем покоса!

Красные зори, красный восход, красные речи у

Красных ворот и красный, на площади Красной, народ.

У нас пирогами изба красна, у нас над лугами горит весна.

И красный кумач на клиньях рубах, и сходим с ума

о красных губах.

И в красном лесу бродит красный зверь

И в эту красу прошумела смерть.

Нас толпами сбили, согнали в ряды, мы красные в небо врубили следы.

За дулами дула, за рядом ряд, и полымем сдуло царей и царят.

Не прежнею спесью наш разум строг, но новые песни все с красных строк.

Гляди ж, дозирая, веков Калита: вся площадь до края огнем налита!

Краснейте же, зори, закат и восход, краснейте же, души, у Красных ворот!

Красуйся над миром, мой красный народ!

Раненым медведем

мороз дерет.

Санки по Фонтанке

летят вперед.

Полоз остер —

полосатит снег.

Чьи это там

голоса и смех?

«Руку

на сердце свое

положа,

я тебе скажу:

ты не тронь палаша!

Силе такой

становясь поперек, ты б хоть других —

не себя —

поберег!»

Белыми копытами

лед колотя, тени по Литейному —

дальше летят.

«Я тебе отвечу,

друг дорогой, — гибель нестрашная

в петле тугой!

Позорней и гибельней

в рабстве таком,

голову выбелив,

стать стариком.

Пора нам состукнуть

клинок о клинок:

в свободу —

сердце мое

влюблено!»

Розовые губы,

витой чубук.

Синие гусары —

пытай судьбу!

Вот они,

не сгинув,

не умирав,

снова собираются

в номерах.

Скинуты ментики,

ночь глубока,

ну-ка — вспеньте-ка

полный бокал!

Нальем и осушим

и станем трезвей:

«За Южное братство,

за юных друзей!»

Глухие гитары,

высокая речь…

Кого им бояться

и что им беречь?

В них страсть закипает,

как в пене стакан

впервые читаются

строфы «Цыган»…

Тени по Литейному

летят назад.

Брови из-под кивера

дворцам грозят.

Кончена беседа.

Гони коней!

Утро вечера —

мудреней.

Что ж это,

что ж это,

что ж это за песнь?!

Голову

на руки белые

свесь.

Тихие гитары,

стыньте, дрожа:

синие гусары

под снегом лежат!