* * * Летит с небес плетеная корзина. Ах, как нетрезвость осени красива! Задор любви сквозит в ее чертах. В честь истины, которую мы ждали, доверимся младенчеству маджари! А ну-ка, чашу! Чашу и черпак. Опустимся пред квери на колени, затем поднимем брови в изумленье: что за вино послал нам нынче бог! Пылают наши щеки нетерпеньем, и, если щеки не утешить пеньем, что делать нам с пыланьем наших щек? Лоза хмельная ластится к ограде. Не будем горевать о винограде, — душа вина бессмертна и чиста. Пусть виночерпий, как и подобает, услады виноградарям добавит — им подобает усладить уста. ФРЕСКА Мне этот миг запомнился недаром — Ресницы и глаза на камне старом. Как он писал, художник тот влюбленный, Ресницы — миг, навек запечатленный? Как он писал, как мучился и правил? Как звался он? Где имя? Не оставил! Кто нам о нем расскажет в наши годы? Глухи и немы храмовые своды. Он верил? Не постигнуть никогда мне. Лишь взмах ресниц, лишь миг ресниц на камне. Лишь знаю — кисть держал, когда трудился, В тех пальцах он, которыми крестился. Лишь знаю — сердце жгут ресницы эти И в дни, когда уж нет его на свете. О пальцы, пальцы! Кланяюсь их силе. Они бессмертьем плиты озарили. А как он жил, в тени иль в вихре блеска. Не знаю. Все прошло. Осталась фреска. МОЙ ДЕНЬ Я за солнцем не гонюсь, Взглядом друга обойдусь, Да ущелья тишиной, Да небес голубизной, Да кувшинчиком вина, Опорожненным до дна. Мне до самой смерти лень Жизнь делить на свет и тень. Я люблю мой день- сегодня, День обычный, день как день! КАМЕНЬ Был я камнем и, в твердыню Встроенный среди камней, На плечах держу поныне Древность родины моей. Кладка общая — доверье И любовь родит в камнях: Льнут к долине Кахабери И Саингило и Ках. Был я камнем… Призван к славе, — Глыба, сколок отчих скал, — Я основою Рустави Для времен грядущих стал. За стеной стена вставала, Шел орнамент по камням: И в каком из них начало Наступающим векам? Был я камнем, твердью, силой Белых и седых камней. Этот луг земля вспоила Белизной моих костей, Но дыханьем жизни новой Средь камней дышал и я, Послужил и я основой Для величья бытия. ДМИТРИЙ КЕДРИН (1907–1945) КУКЛА Как темно в этом доме! Тут царствует грузчик багровый Под нетрезвую руку Тебя колотивший не раз… На окне моем — кукла. От этой красотки безбровой Как тебе оторвать Васильки загоревшихся глаз? Что ж! Прильни к моим стеклам И красные пальчики высунь… Пес мою куклу изгрыз, На подстилке ее теребя. Кукле — много недель! Кукла стала курносой и лысой. Но не все ли равно? Как она взволновала тебя! Лишь однажды я видел: Блистали в такой же заботе Эти синие очи, Когда у соседских ворот Говорил с тобой мальчик, Что в каменном доме напротив, Красный галстучек носит, Задорные песни поет. Как темно в этом доме! Ворвись в эту нору сырую Ты, о время мое! Размечи этот нищий уют! Тут дерутся мужчины, Тут женщины тряпки воруют, Сквернословят, судачат, Юродствуют, плачут и пьют. Дорогая моя! Что же будет с тобой? Неужели И тебе между них Суждена эта горькая часть? Неужели и ты В этой доле, что смерти тяжеле, В девять — пить, В десять — врать И в двенадцать — Научишься красть? Неужели и ты Погрузишься в попойку и в драку, По намекам поймешь, Что любовь твоя — Ходкий товар, Углем вычернишь брови, Нацепишь на шею — собаку, Красный зонтик возьмешь И пойдешь на Покровский бульвар Нет, моя дорогая! Прекрасная нежность во взорах Той великой страны, Что качала твою колыбель! След труда и борьбы — На руке ее известь и порох, И под этой рукой Этой доли — Бояться тебе ль? Для того ли, скажи, Чтобы в ужасе, С черствою коркой Ты бежала в чулан Под хмельную отцовскую дичь, — Надрывался Дзержинский, Выкашливал легкие Горький, Десять жизней людских Отработал Владимир Ильич? И когда сквозь дремоту Опять я услышу, что начат Полуночный содом, Что орет забулдыга отец, Что валится посуда, Что голос твой тоненький плачет, — О терпенье мое! Оборвешься же ты наконец! И придут комсомольцы, И пьяного грузчика свяжут, И нагрянут в чулан, Где ты дремлешь, свернувшись в калач И оденут тебя, И возьмут твои вещи, И скажут: «Дорогая! Пойдем, Мы дадим тебе куклу. Не плачь!» |
