‹1933› КОСТЬ ГЕРАСИМЕНКО (1907–1942) С украинского ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА Ідіть, думи, на Вкраїну. Т. Шевченко Батареи всю ночь грохотали, А когда занялась заря, Мы раскрыли и перечитали Милый сердцу том «Кобзаря». Фронтовые будни суровы. Нежность… Некогда думать о ней, Но Тарасово светлое слово Ощущаешь сквозь бурю дней. Прочитаешь — и вот приснится: Жито, поле, над полем зной… Иль весеннее марево, птицы Возвращаются в край родной… О земля моя, не пристало Нам о тихих тропах мечтать, Но меня ты заколдовала, И теперь — не могу я спать. Только б встретить тебя, как друга, Вновь к тебе, дорогая, прийти, Там, где свищут буран и вьюга, Вечный след кобзаря найти. Только знать бы, что здесь, у тына, Молодая вишня цвела, Что Шевченкова Катерина Здесь когда-то молча брела. Тополь стройный обнять бы в поле И сказать, что каждый из нас Не изменит священной воле, Для которой страдал Тарас. Край родимый, хоть ветром синим Из далекой земли повей: Ты под немцем не сгорбил спину, Ты встаешь всей силой своей. И Холодный Яр оживает, На врага ополчась, как встарь, Из концлагеря убегает Непокорный слепой кобзарь. Он заходит в каждую хату, Он приносит привет от нас: «Подымайтесь, близка расплата! Бейте недруга, в добрый час!» И о землю гремят оковы, И сквозь пламя, за рядом ряд, Партизаны выходят снова — Это факелы их горят. Батареи гремят, негодуя… Край родимый, с прижатым к груди «Кобзарем» вновь к тебе иду я, С гордым словом родимым. Жди!.. ‹1941›
КАРЛО КАЛАДЗЕ (Род. в 1907 г.) С грузинского ЖАВОРОНОК Гимном встречает жаворонок восход солнца. Я расскажу о сущности искусства… Я поднял птицу мертвую с земли, Увидев кровь, Бегущую из клюва, И сломанные крылышки в пыли. Земля пестрела реками, лесами, Но жаворонок, Павший на жнивье, Игрушечными черными глазами Смотрел на небо, А не на нее. Я понимал, что смерть его подсудна. Я с ним пошел. Я тих и странен был. Прохожих останавливал повсюду И спрашивал я: «Кто его убил?» Мне отвечали старики и юноши У горных пастбищ, У долинных рек: «Да разве можно, друг, стрелять в поющего? Да как ты мог подумать? Это — грех…» И лишь в Мухрани объяснил мне старец, Что смерть такая — Плата за полет, Что если петь о солнце птица станет, Она летит к тому, О чем поет. Внизу снега, внизу желтеет жатва, Внизу — птенцов горластая семья, А в синем небе жаворонку жарко От молодости, солнца и себя. Уже, в пространстве синем затонувший, Не виден он… Летит он в высоту, Но вот, от счастья небом захлебнувшись, Он падает и гибнет на лету! …Вокруг темнело, Облака разбухли, И слышались раскаты вдалеке. Стоял я тихо в трепетном раздумье С бестрепетною птицею в руке. И знал я, что пора настанет, — Пускай за это жизнью заплачу, — Но лишь над миром снова солнце встанет, Я руки распахну и полечу! Ни разу ни на что не оглянувшись, Я полечу! Пусть плачут обо мне, — Как жаворонок, солнцем захлебнувшись, Умру я в небе с песней о земле! СТАРЫЕ ДЕРЕВЬЯ Я возвратился в дом отеческий Сладчайшим дымом подышать, И от не радостей утешиться, И радостями утешать. Все намекает мне о таинствах: Полоска мутная тропы, Забор заснеженный в оттаинках От искр, летящих из трубы, Равнина строгая Рионская И Джигтубанская — в снегу… И этой свежестью и роскошью Я надышаться не могу. А там, под синевой небесною, Вершины, вставшие стеной. Над белизной земли не вечною Мерцают вечной белизной. Но что-то есть во всем весеннее, Все ожиданием томит, И лед внушает опасения — В себе он таянье таит. Я белой-белою деревнею, Весну предчувствуя, иду, И вот со старыми деревьями Беседу важную веду. И, плечи зябко-зябко кутая, Держа снежинки на весу, Как старики, собравшись кучкою Они пророчат мне весну. В них все такое ожидающее, В их каждом слове — правота, И над ветвями подтверждающе Гудят, синея, провода. Весна деревьям всех заметнее, Они весну внушают нам. Они дают, тысячелетние, Присягу новым временам. И, полный радости и гордости, В большой, ветвистой их семье, Уже ни грусти и ни горечи Не ощущаю я в себе… Такая ночь сегодня будняя, Но, с вдохновением в крови, Ее сумели сделать буйною Желанья буйные мои! Любви исполненный и ревности, Пишу я, комкая листы, И в дом вношу дворцы и крепости И ставлю около тахты! Камин ворчит угрюмо, сдержанно, — Дрова глотает жадно он, И вот обрубок новый дерева К камину мною прислонен. Всю ночь дождит, дождит за окнами. Обрубка круглые сучки В дрожащих, зыбких бликах огненных Блестят, как будто бы зрачки. Лишь миг, и станет он обугленным, Но столько в нем тепла и сил! Ведь не родятся же обрубками — Он сердцем дуба прежде был. Он рос с могучими поддубками, Он рос и крепнул день за днем, Чтоб, как поддубки, пасть под рубкою И тоже сделаться огнем! Гори же, сердце дуба доброе, Огнем последней доброты. Пусть пламя яркое и долгое Мне озарит мои листы. Пусть пьяно отсветы колышутся! Пусть искры белые сверкнут, Несметны, будто бы количество Тем дубом прожитых минут! И до каких бы лет ни дожили, — Покуда правду говорим, Мы — и деревья и художники — Одним горением горим! |
