Кто сердцем лишь живет, — идет путем страданий по щебню колкому былых очарований: что шаг, то в чувстве рушится мечта. Но так, лишь так поэзия родится; когда в душе кровавый терн язвит, то в корчах слов родится красота. Кто жизнью лишь живет, в том смерть и воскресенье, несет он груз забот, признанья и презренья; неугасимым пламенем объят, страшится: все ль он втиснет в стих потоки, спешит, пером выгранивая строки, почуяв — жизнь уходит на закат. Кто жил поэзией, тот знает, сколь суровый долг налагает жизнь, когда столь хрупко слово: а что, коль труд навек прервется вмиг, когда в глазах внезапно мир темнеет? Электролампа тоже вдруг мертвеет, взор ослепив, когда накал велик. Кто для народа жил, для торжества идеи, тот жив, поэзией и нас и внуков грея: нам самое большое отдал он! То, в чем сердец богатство воплотилось, что по волнам столетий устремилось, сильней, чем смерть, чем жадный зуб времен! РАЗДУМЬЯ Прими мой привет, знакомая чаща. Вершины запомнили буйство шквала и злобного ветра кашель свистящий, но эта пора уже миновала. Мне кажется, нынче праздник пресветлый: устав от рычанья гневного грома, чуть слышно вздыхают мирные ветви, спокойно под крышей зеленого дома. Прими мой привет, обитель лесная. Разлука с тобой далась нелегко мне, я все твои влажные шелесты знаю, объятья и тихие сказки помню. Покой обрету в материнском лоне. Тоску одиночества сразу снимет нежнейшая ласка листьев-ладоней, к просторному небу рванусь я с ними. Склонюсь головой на колени леса, услышу, как травы встают из праха, сомкнется шуршащих ветвей завеса, и разум прогонит призраки страха. Посмотришь назад — сплошные пустоты, пробелы, огрехи, не спетые песни. Потери считать — собьешься со счета, в пыли затерялись ценные перстни. Но если мы душу, как платье, проветрим и, слушая пенье простенькой птицы, забытой мелодии вдруг поверим, из Савла апостол может родиться. Любви не ценили, не верили в верность, на чувства смотрели с легкой улыбкой, а нынче, из памяти всплыв на поверхность, мелькают они не пойманной рыбкой… Деревья стоят, в мундиры одеты, и мох под ногами — ковром наилучшим, и радость полета теплится где-то — в зеленой траве, под камнем горючим. В дыханье земли свобода такая, что сердце летит к вершинам крылатым, а солнце, по капле с деревьев стекая, становится вдруг стихов концентратом. Я кланяюсь лесу низким поклоном, как любящий сын, певец и наследник! И будет моим талисманом зеленым иголка сосны в разлуке последней. Сегодня стволы поют, словно струны, и я растворяюсь в наплыве аккорда… А лес прославляет счастья кануны и гимны победе слагает гордо. ‹1946› ВЕРА ИНБЕР (1890–1972) ПЯТЬ НОЧЕЙ И ДНЕЙ На смерть Ленина И прежде чем укрыть в могиле Навеки от живых людей, В Колонном зале положили Его на пять ночей и дней… И потекли людские толпы, Неся знамена впереди, Чтобы взглянуть на профиль желтый И Красный орден на груди. Текли. А стужа над землею Такая лютая была, Как будто он унес с собою Частицу нашего тепла. И пять ночей в Москве не спали Из-за того, что он уснул. И был торжественно-печален Луны почетный караул. ‹1924› ТРАМВАЙ ИДЕТ НА ФРОНТ Холодный, цвета стали, Суровый горизонт… Трамвай идет к заставе, Трамвай идет на фронт. Фанера вместо стекол, Но это ничего, И граждане потоком Вливаются в него. Немолодой рабочий — Он едет на завод, Который дни и ночи Оружие кует. Старушку убаюкал Ритмичный шум колес: Она танкисту-внуку Достала папирос. Беседуя с сестрою И полковым врачом, Дружинницы — их трое — Сидят к плечу плечом. У пояса граната, У пояса наган, Высокий, бородатый — Похоже, партизан, Пришел помыться в баньке, Побыть с семьей своей, Принес сынишке Саньке Немецкий шлем-трофей — И снова в путь-дорогу, В дремучие снега, Выслеживать берлогу Жестокого врага, Огнем своей винтовки Вести фашистам счет… Мелькают остановки, Трамвай на фронт идет. Везут домохозяйки Не щедрый свой паек, Грудной ребенок — в байке Откинут уголок — Глядит (ему все ново). Гляди, не забывай Крещенья боевого, — На фронт идет трамвай. Дитя! Твоя квартира В обломках. Ты — в бою За обновленье мира, За будущность твою. |