Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

‹1937›

ТАГИР ХУРЮГСКИЙ

(1893–1958)

С лезгинского

СЛОВО О МАТЕРИ
На свете нет прекрасней слова «мать».
В ее любви, святой и беспредельной,
Нам слышен голос песни колыбельной.
Мне эта песня вспомнилась опять:
«Спят сады и горы,
Утро снится им.
Скоро, очень скоро
Станешь ты большим.
Ясный месяц всходит,
Баюшки-баю,
Славным будь в народе,
Смелым будь в бою».
Мать первый шаг наш помнит. И живет
Всегда за сыновей своих в тревоге.
Ее пугают дальние дороги.
По нашим жилам кровь ее течет.
За матерей мы чарки пьем до дна.
Честны и святы матери объятья.
Война и мать — враждебные понятья:
Мать — символ жизни, смерть несет война
И родину мы матерью зовем
За то, что нас, как мать, она растила
Своим бессмертным стягом осенила,
Сердца зажгла немеркнущим огнем.

‹1935›

ИЛЬЯС ДЖАНСУГУРОВ

(1894–1937)

С казахского

ПОМОЩЬ
Ты, Москва, дала нам права.
В наши степи пришла Москва
И сказала: «Объединись!
Пусть раскроется глубь земли —
Чтоб руду добыть мы смогли.
Новый путь, железный Турксиб,
Разрезая степь, протянись!»
Солнцем выжженная трава
Доставалась бедным в удел,
И голодный наш скот хирел,
Кочевал в пустыне народ.
Ты пришла, сказала, Москва:
«Богатеев пускай сметет
Справедливый народный гнев.
Ты стоишь, народ-голова,
У истока великих дел.
Ты, народ, свободен и смел.
Пусть растет весенний посев!
Казахстан, родной, расцветай,
К новой жизни смело шагай!»
Это все сказала Москва.
Друг, добро пожаловать к нам!
Говорим от сердца слова
Мы приехавшим к нам друзьям:
Весь народ встречает тебя,
Шлет Москве свой братский салам!

‹1930›

ВЕРА ЗВЯГИНЦЕВА

(1894–1972)

К ПОРТРЕТУ МАТЕРИ
Вот предо мною портрет твой с лицом исхудалым.
Мальчик сидит на руках у тебя годовалый.
Сумрак предгрозья. Восьмидесятые годы.
Первые поиски правды, добра и свободы.
В комнатах низких до света дымят папиросы.
Слухи о стачках. Студенткою русоволосой,
Глядя задумчиво на облака заревые,
Имя Ульянова ты услыхала впервые.
Машенькой звали тебя. Называла б я мамой,
Да не успела, — потух огонек не упрямый.
Мне рассказали, как ты, озоруя, бывало,
Так же вот с крыш леденцы голубые сбивала,
Как ты читала стихи детворе на деревне,
Как рисовала ты небо, пруды и деревья.
Короток был твой часок небогатый девичий,
Дальше — заботы, да горе, да чинный обычай.
…Сколько могил на елецких, на курских кладбищах!
Прыгают птицы по плитам, чирикают, свищут.
Сколько осталось в шкатулках отчаянных писем!
Что это здесь на подчаснике — слезы иль бисер?
Розы из бисера — бедная женская слава;
Дальше — январские проруби, петли, отрава…
Часто, когда по асфальту я звонко шагаю,
Память, как слезы, мне на душу вдруг набегает.
Я вспоминаю товарищей — женщин погибших,
Нашего воздуха ртом пересохшим не пивших,
Душные спальни-бараки и труд непосильный.
Свод каземата мне видится, сумрак могильный.
Синие губы закушены… Окрик жандармов…
Сестры! Земной вам поклон от сестер благодарных!
…Ты умирала, заброшена, в горнице темной,
Не в каземате, но в мира темнице огромной.
В заросли трав я могилы твоей не нашла,
Только метелку душицы к губам поднесла,
Думая: если бы, если бы ты поглядела,
Как нас волной подхватило высокое дело,
Как, просыпаясь, я счастлива дружбой, работой,
Как я волнуюсь одною с отчизной заботой.
Небо над нами качается деревом звездным.
Вместе б идти нам с тобой по равнинам морозным!
Мы бы с тобою, наверно, товарками стали,
Вместе бы мы «По военной дороге» певали.
…Ты мне оставила старый некрасовский том.
Слышу твой голос в напеве угрюмом, простом.
Вот раздвигаются губы твои на портрете.
Верно, ты знала на память «Крестьянские дети».
Тени тихонько ложатся на впалые щеки.
Спи, — я дышу за двоих нашим ветром высоким.

‹1940›

* * *
Я пишу, как дышу.
По-другому писать не умею.
Поделиться спешу
То восторгом, то болью своею.
Я навряд ли права,
Исповедуясь так перед всеми.
Не нужней ли слова
О делах, обгоняющих время?
Что я все о своем?
Я живу в этом мире огромном
Не одна, не вдвоем,
В уголке не скрываюсь укромном.
Не такая пора,
Чтобы жить лишь своею душою,
Нужно кончик пера
Окунуть в море жизни большое.
Ну а все же, друзья,
Может быть, этот грех мне простится;
Ведь, по правде, и я
Тоже этого века частица.
Я, конечно, грешу, —
Что судьба одного человека!
Я пишу, как дышу.
…Но дышу-то я воздухом века.
55
{"b":"255208","o":1}