Лишь только луч цветка коснется, щекоча,

А ветерок, кусты взъерошив, захохочет,

Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча

У наковаленки своей уже хлопочет.

Усами жесткими он грозно шевелит,

Усы в ногах снуют с зеленым нетерпеньем,

А мошкаре лесной стрекочет он, сердит:

«Мне надобно ковать! Отстаньте с вашим пеньем!»

Кузнечик прыгает, — какая суета, —

От кустика к цветку легко перелетая,

Травинку хилую догонит у куста

И спросит: «Припаять? Работа не простая!»

Впивается его зовущий молот сам

Во множество забот, звенящих и летучих.

Кузнечик приумолк. И вновь к своим трудам

Вернется он, когда блеснет заря сквозь тучи.

Уже не ночь, еще не день,

И свет зари пока неведом,

И мышь летучая, как тень,

Влетает в щель меж тьмой и светом.

Она проскальзывает в сон,

Она виденьем из видений

Вдруг прошмыгнет за грань времен

Зигзагом мимолетной тени.

Она торопится домой.

Пора! Она боится солнца.

Ее терзает свет прямой

Слепящего, как медь, оконца.

И перепончатую шаль

Подняв над темной головою,

Она летит куда-то вдаль,

Освистанная синевою.

Как день пришел, как ночь ушла —

Не разобрать летучей мыши.

Сейчас был свет. И снова мгла.

То вниз летит, то взмоет выше.

Утомлена, ослеплена,

Косым лучом не обогрета,

Вмиг улетает прочь она

Над зыбкой гранью тьмы и света.

Там листья не шуршат в таинственной тревоге,

А, скрючившись, легли и дремлют на ветру,

Но вот один со сна поплелся по дороге,

Как золотая мышь — искать свою нору.

И сад не сторожат — пусть входит, кто захочет

Там вихри, холод, дождь, секущий и косой,

И — никого. Печаль одна здесь слезы точит,

Но вдруг жужжанье слух улавливает мой.

Пчела спешит пешком по рыхлому песочку,

Тяжелым обручем пчелиный сжат живот,

И так она ползет чрез пень и через кочку

И судорожно вдруг на голову встает,

И крылышки свои вдруг задирает криво,

Как зонтик сломанный, они теперь торчат,

И смерть уже слышна в жужжанье торопливом

На осень тишина переезжает в сад.

Поднимались мы по круче

Выше птицы, выше тучи,

Нами высь побеждена, —

Наливай полней вина,

Так подымем же бокалы,

Чтоб желанье явью стало!

Уводила песня в дали,

Мы пучину побеждали,

Опускаясь глубже дна, —

Так налей полней вина,

Чтоб народной мощи реки

Не иссякли бы вовеки!

Лето кончилось нежданно,

Наступила осень рано,

И зима прийти должна, —

Наливай полней вина!

Мы бокал подымем пенный*

За цветенье нашей смены.

Мы седеем. Ну и что же!

Нами век наш славно прожит,

Отдан родине сполна, —

Так налей еще вина!

Пусть, завидуя по праву,

Помнят внуки нашу славу!

Сколько жить на свете белом

До печального предела,

Сколько нам гореть дано!..

Наливай в бокал вино!

Запрокинем к звездам лица —

Пусть заветное свершится!

Белеет рожь. Синеют перелески.

Такой простор, такая благодать!

И веют ветра палевые всплески,

И ни о чем не хочется гадать.

Белеет рожь. Шуршит. Заколыхалась.

Она во мне, как радужный покой.

Как будто чья младенческая шалость

Меня коснулась пухлою рукой.

Я улыбаюсь этой ласке нежной,

Как дети улыбаются во сне.

Вон облако в одежде белоснежной

Кому-то машет, — может быть, и мне.

Да, я на все еще смотрю, любуясь,

Еще чужда раздумий горьких муть,

И мало жаль, что пляшущую юность

Уже не повторить и не вернуть.

Ведь если б можно повторить любое,

Она б была, пожалуй, преглупа.

Пускай о ней напомнит голубое

Да звонкая покосная тропа.

Бегут поля, волнуясь и гуторя

Невнятные слова. Бегут поля.

Вдали стоят, врастая в небо-море.

Веселые родные тополя.

Будут радовать вечно

Солнце, ветер и синь,

Камышовая речка

И лесная медынь.

И бессрочно красивы

Размечтавшийся стог,

Безымянные ивы

И равнинность дорог.

Льются зори, как реки!

С дальним ржаньем кобыл,

Видно, сердце навеки

Я в степи позабыл.

И все ласковей, чаще

Снятся только они,

Да разлив шелестящий,

Да степные огни.

Если ж вдруг вспоминаю

Про упавших в беду, —

Я к любимому краю

Тут за солнцем иду.