‹1948–1954› БОГАТЫЙ НИЩИЙ От города не отгороженное Пространство есть. Я вижу: там Богатый нищий жрет мороженое За килограммом килограмм. На нем бостон, перчатки кожаные И замшевые сапоги. Богатый нищий жрет мороженое… Пусть жрет, пусть лопнет! Мы — враги! ‹1949› * * * Он Перед нами Открывает душу, А может быть, и новые моря, И новую неведомую сушу, И глубь, и высь… Короче говоря — Вдруг видно все, чему еще не верят К вчерашнему привычные глаза, Чего вершки вчерашние не мерят, Вчерашние не держат тормоза. Как открывает новую планету Среди небесной бездны астроном, Так открывать приходится поэту Весь этот мир. Ведь ни о чем ином — Об этом что ни миг, то новом мире Ведет он нескончаемый рассказ, И горизонты делаются шире От этого у каждого из нас. ‹1959› * * * Отмечали Вы, схоласты, Птолемея Юбилей. Но дошла к вам Лет так за сто Весть, что прав был Галилей. Но Плечами вы пожали: Мол, отрекся Галилей! Отмечать Вы продолжали Птолемея Юбилей. ‹1960› Я ПОДНЯЛ СТИХОТВОРНУЮ ВОЛНУ Я поднял стихотворную волну, Зажег я стихотворную луну Меж стихотворных облаков И вот решил: «Теперь возьму засну. Засну теперь на несколько веков!» Но я забылся не на сотни лет, А стихотворный заблистал рассвет, И не в мою он даже честь вставал, А величайший наступил расцвет Всего того, что я предсоздавал. И будь я даже в сотни раз сильней — Не мог бы на минуту хоть одну Пресечь теченье стихотворных дней, Объявших стихотворную страну! ‹1963› * * * О, если бы писали мы О том лишь, что доподлинно известно, — Подумайте, о трезвые умы, Как было бы читать неинтересно! Не думал бы Колумб, что Индии достиг, И Данте не изобразил бы ада, И множества других докладов, песен, книг Была бы недоступна нам услада. Пойду — у папы римского спрошу: — В непогрешимости удобный догмат Вы верите еще? — И точно опишу, Как губы папы От улыбки Дрогнут. ‹1964› ПОЭЗИЯ Поэзия Отчаянно сложна, И с этим очень многие боролись, Крича, что только почвенность нужна, В виду имея только хлебный колос. Но иногда, в словесном щебне роясь, И там, где не восходит ни зерна, Ее мы обнаруживаем, то есть Она везде, и не ее вина, Что, и в земле и в небе равно кроясь, Как Эребус, венчая Южный полюс, Поэзия не ребус, но вольна Звучать с любого белого пятна, Как длинная и средняя волна, И на волне короткой весть и повесть! ‹1972› МИХАИЛ ПЕТРОВ (1905–1955) С удмуртского ПОЭТУ — О счастье песню я пою, — Ты говоришь, поэт. А где источник песни той, Ты думал или нет? Любил ли ты когда-нибудь Всем сердцем, не шутя? Держал ли нежно ты в руках Любимое дитя? Запечатлел ли ты в стихе Святое слово «мать» И детство, что нельзя никак У памяти отнять? Делил ли горе ты с людьми, Когда оно пришло? И в день, для всех счастливый, ты Нашел в словах тепло? Скажи нам: верил ли ты в жизнь, Когда страдал народ, И пел ли с верой той ему В часы его невзгод? Жива в народе счастья песнь! Ту песню слышал ты? А если слышал — понял, где Источник красоты? ‹1953› МИХАИЛ РУДЕРМАН (Род. в 1905 г.) ПЕСНЯ О ТАЧАНКЕ Ты лети с дороги, птица, Зверь, с дороги уходи! Видишь, облако клубится, Кони мчатся впереди. И с налета, с поворота По цепи врагов густой Застрочит из пулемета Пулеметчик молодой. Эх, тачанка-ростовчанка, Наша гордость и краса, Конармейская тачанка, Все четыре колеса! Эх, за Волгой и за Доном Мчался степью золотой Загорелый, запыленный Пулеметчик молодой. И неслась неудержимо С гривой рыжего коня Грива ветра, грива дыма, Грива бури и огня. Эх, тачанка-киевлянка, Наша гордость и краса, Комсомольская тачанка, Все четыре колеса! По земле грохочут танки, Самолеты петли вьют, О буденновской тачанке В небе летчики поют. И врагу поныне снится Дождь, свинцовый и густой, Боевая колесница, Пулеметчик молодой. Эх, тачанка-полтавчанка, Наша гордость и краса. Пулеметная тачанка, Все четыре колеса! |
