* * * Пляшет перед звездами звезда, Пляшет колокольчиком вода, Пляшет шмель и в дудочку дудит, Пляшет перед скинией Давид. Плачет птица об одном крыле, Плачет погорелец на золе, Плачет мать над люлькою пустой, Плачет крепкий камень под пятой. ПЕДЕР ХУЗАНГАЙ (1907–1970) С чувашского ГЛАЗ ВОЛГИ Стоят леса в серебряном уборе, И толщиной в аршин зеленый лед Уже сковал теченье волжских вод. Хоть яростна зима в своем напоре, Но полынья на ледяном просторе Кругла, светла всю зиму напролет. Она стихию победила в споре. «Глаз Волги» — так прозвал ее народ. Неистовствует стужа, иней блещет, Но, льдом не покрываясь, полынья Все медленно колышется и плещет… Проходят годы, но желал бы я, Чтоб, не одевшись льдом ни на мгновенье, Всю жизнь плескалось в сердце вдохновенье. ‹1949› ПРИГЛАШЕНИЕ В ЧУВАШИЮ Знаете ли вы страну такую, Древнюю и вечно молодую, Где в лесу тетерева токуют — Словно песней сердце околдуют, Где, коль праздник, — от души ликуют, Коль работа — гору дай любую! Знаете ли вы такой народ, У которого сто тысяч слов, У которого сто тысяч песен И сто тысяч вышивок цветет! Приезжайте к нам — и я готов Это все проверить с вами вместе. ‹1970› ВЛАДИМИР ДЕРЖАВИН (1908–1975) ОСЕННИЙ ВЕЧЕР Поет в лесу труба туманной влаги. Тальник в росе в лицо с размаху хлещет, И влипший в грязь древесный жар в овраге Из тьмы, ногами выворочен, блещет. И лес — пролог к неизреченной саге — Над головою ходит и трепещет. И вдруг между стволов просвет нежданный И облаков дождливых отсвет рдяный. Катясь, кольцо серебряное суток Приблизилось к прекрасному покою. Как тающего льда мембрана, чуток Стеклянный щит, звенящий под ногою Над миром тем. Лесные окна уток Поят осенней, кованой водою, И хора балалаечного в чаще Стегают струны лопнувшие чаще. Утиных вод щербленая чеканка, Как сталь, тверда. Прозрачным слоем — копоть От выстрелов. Цыганская стоянка — И холст, лохмотьями уставший хлопать В кружащем медном пенье полустанка Верст за пять… Ночи оханье и ропот Между стволами белыми (иль кони Жуют овес, бряцающий в попоне?). ‹1930› НЕЖНОСТЬ Я бродил одиноко В пустынном осеннем лесу, Я валялся, как труп, У заросших травой придорожий И последнюю нежность Тебе бережливо несу, Как цветочную пыль В волосах, на губах и па коже. Я осеннюю нежность Ревниво хранил для тебя, Как последнюю влагу В забытом людьми водоеме. И устал одичало бродить, Никого не любя, По хрустальным лесам, Спотыкаясь в сухом буреломе. Пусть с кудрей твоих льется Густой золотой полумрак, Мои губы горьки, А твои — горячи и певучи. Вот уж небо лиловою медью горит, И в горах, Как чудовище, с шумом ползут Допотопные тучи. ‹1934› ЧЕРНИЛЬНИЦА В чернильнице моей поют колокола, Склоняются дубы над крышей пепелища, В ней город затонул — где прежде ты жила; Ныряет кит, судов проламывая днища; И каплет кровь с ветвей, где ночь любви вела В кабаньих зарослях осенние игрища. И гекатомб венец в сто сорок кораблей Антоний утопил в чернильнице моей. Где тополя шумят над красной черепицей, Клен черный с яблоней сплетаются в окне, Где смотрит дом в закат чердачною бойницей, Там было суждено взглянуть впервые мне В нагую глубь озер той скорби темнолицей, Той властелинши, чей напев звенит во сне Глухом, младенческом (лишь бурею догадки Вздувает памяти чудовищные складки). Как желтых туч пласты — осенние леса Хоругвью шелеста твое клубили имя. Со дна сознания преданий голоса — На алых лошадях, под гребнями седыми — Им смутно вторили… Песчаная коса От волн хохочущих дрожала. Будто — в дыме Ночном чуть видима, хватаясь за кусты, — С большой толпой подруг идешь купаться ты… …И книгу февраля с застежкой золотой Листает влажный снег дыханья осторожней; Твой ранний, горький смех — всепомнящей рукой, Словарь твоей любви, — как розовые пожни Под инеем сквозным, — вписал он в книге той. Но я прочел не все, — и, что ни день, тревожней Живет забытый край в душевной глубине, Иголки башенок вонзая в сердце мне. Я не его любил. Моим заветом не был Ни город юности, ни игр забытых дом. Но у тебя в глазах тонули даль и небо, Двор с лошадьми, листок, летящий над прудом. Но целый край, в лесах, в стоверстных волнах хлеба, Стоял, как зеркальце на столике твоем. Тот мир, как мельница, — росистая, ночная, — Спал, водяным столбом твой образ отражая. |
