Едва успевает погаснуть закат —
По гнездам устроиться птицы спешат,
Все твари летят, и ползут, и бегут
В заветное логово, норку, закут;
Скиталец, затерянный в темных ночах, —
И тот вспоминает родимый очаг.
А ты? Под какою ты кровлей живешь?
Мороз… Пробирает бездомного дрожь,
В богатых палатах не знает забот
Счастливое племя госпож и господ,
Всю ночь веселятся ханум и ага, —
О каждом печется, как нянька, слуга.
А ты, если зимняя ночь впереди,
По улицам грязным скитайся, броди,
Проси, замерзающий, слез не таи, —
Подаст запоздалый гуляка шаи.
Настойчив твой странно внимательный взгляд
Глаза твои грустью голодной горят.
Как пламя, нутро твое голод печет,
Как ветер, по улицам гонит, влечет.
Обветрен, обуглен голодной тоской,
Ты — пепел от конченой жизни людской.
Ты молишь, — но мимо идут господа.
В их памяти ты не оставишь следа, —
Скорее растрогаешь камни, кремни,
Чем эти сердца, — недоступны они!
Упившийся песенной сладостью слух
Ко всякому неблагозвучию глух,
Бездомный! Тебя не всевидящий рок,
А шах на печальную долю обрек:
Ты хлеба просил, о насущном скорбя, —
Он шляпу-панаму надел на тебя.
О, разве рождаются люди на свет
Для нищенской доли? Клянусь тебе, нет!
Но тысячи бурь пронеслись над тобой,
Над низко склоненной твоей головой.
Есть родина, парий нагой, у тебя,
Родная земля под ногой у тебя.
И все, что угодно, на родине есть,
И трудно все блага ее перечесть.
И масло, и мед, и шербет, и вино
Кому-то здесь вдоволь вкушать суждено.
Но ты мимолетной отрады не знал
В родимом краю, беззащитен и мал;
Босой, ты в тоске одичал и зачах,
Вся в дырках аба у тебя на плечах,
В заплатах штаны и сума за спиной, —
Панамой увенчан, стоишь предо мной.
Потеха! Смеяться иль плакать, скажи,
Над этим мучительным символом лжи?
«Культура!» — народу твердят своему
И жертвуют бары: цилиндр да суму.
Но я, твой народ униженный любя,
Назвать не хочу одиноким тебя.
Откройся! Молчанье прервать не пора ль?
В молчанье становится горше печаль,
И тайные горести душу долбят,
Как ржавчина, как разъедающий яд.
Век можешь рассказывать — только б начать
Сломать бы однажды молчанья печать.
И сотни рассказов один за другим
Польются, рожденные горем твоим.
Лишенные крова, придите ко мне,
Услышав родного, придите ко мне!
Всем хватит убежища в сердце моем,
Всем будет приют у меня под крылом…
Я разве для вас иноземец? О нет!
«Ага» называть меня тоже не след,
Без страха рассказывай, душу деля, —
Как если бы уши имела земля.
Так слушать я мог бы всю ночь до зари,
Как слышит земля…
Говори! Говори!
