маю, все равно я вас проведу. В конце пробега развернулся и стал так, чтобы в удобный момент подвернуть еще на 45 градусов и быстро взлететь. Важно точно подобрать этот момент. Сижу в кабине, делаю вид, что освобождаюсь от ремней, сам посматриваю, где находятся истребители, сопровождавшие меня сюда. Вижу, они сделали разворот и пошли на посадку. Один из автоматчиков делает крест руками, мол, выключай мотор. И пытается влезть на крыло. Медлить опасно. А тут, чувствую, настал благоприятный момент взлетать. Зажимаю тормоза, даю полный газ мотору, струей воздуха сдуваю проворного немца. Истребители на подлете. Я подвернул им навстречу и под «брюхо». И огонь из всех видов оружия. Первый сразу круто рухнул. Я убрал шасси, чтоб не зацепиться за торчащий хвост упавшего мессера. Немного отвернул вправо, помахал крыльями и за лесок. Вскоре был дома.

Рассказав мне этот странный и страшный эпизод, почти на грани фантастики, Юрий Яковлевич помолчал, покашлял в кулак, посмотрел на меня искоса, улыбнулся.

— Ладно! Расскажу и это. С тех пор, как я побывал в «гостях» у немцев, Смерш не спускал с меня глаз. Сначала просто хотели арестовать и упрятать. Но кто‑то сильный защитил меня. Я был на хорошем счету у командования. Я чувствовал, да и сейчас чувствую, за собой глаз. Посмеиваюсь только. — Он снова искоса посмотрел на меня. — По — моему, и вы у них в поле зрения. Из‑за меня.

— Не может быть!

— Может. Я по письмам почувствовал. Кто‑то в них лазит…

Он усмехнулся печально.

— Такова селяви.

Бронепоезд у Темкино

В 1942 году стабилизировалась линия фронта под Вязьмой вдоль реки Воря, перерезав линию железной дороги из Калуги на Вязьму. Участок железной дороги за станцией Износки между Угрюмово и Темкино проходил в густом лесу, и нашими артиллеристами не просматривался. Именно на этом участке маневрировал немецкий броне

поезд: подойдет к линии фронта, обстреляет наши позиции и спрячется на время. А наши потом быот по пустому месту. Командование наземных войск попросило наше командование избавить их от беспокойного нахала.

Выполнение этой боевой задачи было поручено мне.

Из‑за низкой облачности мы не летали. Непрерывно моросил дождь, видимость не превышала 500 метров. Но меня это устраивало: не будут беспокоить истоебители противника.

Вдоль линии железной дороги пошел на запад. Вот промелькнули окопы нашей передовой. Земля унылая — словно оспой, покрыта воронками, обширные черные подпалины. И вот уже неприятельские рубежи. Почему‑то не стреляют. Наверное, не ждали в такую погоду, не готовы…

Вот и Вязьма впереди вдалеке. Внимательно всматриваюсь: железнодорожные пути свободные. Отворачиваю вправо Через минуту — уже над селением с уцелевшими домами. Возле одного, кирпичного, — больное скопление легковых и бронемашин. Похоже — штаб Проскочив селение, делаю стандартный разворот на 180 градусов, пугнул скопище машин и бронетранспортеров, думаю, может, какая пуля достанет одного — двух фрицэв, собравшихся там. И снова на поиски бронепоезда. Вдруг четко вижу — слева от меня, иод свисающими до ре/а, сов маскировочными сетями, на боках которых нарисован лес, а сверху намалевано пустое железнодорожное полотно. Со шпалами и рельсами — все как положено. Ну хитрецы! А под сеткой бронепоезд. Делаю вид, что не заметил. Отлетел подальше, за предел видимости, сделал разворот и иду на цель. Они ощетинились мне навстречу всеми видами огня. Впору хоть сворачивай. Но нервы у меня крепкие. Приближаюсь и бью всем, что имею на борту: пулеметы, пушки, эресы, сбрасызаю бомбы. Оглядываюсь — вижу, бронепоезд лежит на боку. Думаю — годится.

Потом его добивала уже наша артиллерия.

Довольный, что цел и невредим, — сижу, пишу донесение. Заходит механик. Пойдем, говорит, покажу. Подходим, он дает мне в руки еще горячий термический снаряд и предлагает потрогать поврежденную этим снарядом Дюралюминиевую обшивку крыла у самого лонжерона. Обшивка вокруг дыры тоже горячая и выкрошивается как песок.

Повезло!

Разное и 22 августа 1942 г.

За время войны меня сбивали и подбивали тринадцать раз. Но не всегда с тяжелыми последствиями. И на войне бывают счастливые случайности.

Во время битвы под Москвой я был сбит, когда атаковал танки. Дотянул кое‑как до своего аэродрома в Монино, сел, стараясь помягче. Но во время пробега мой самолет рассыпался на куски. Я выбирался из‑под обломков.

Во время атаки танков под Юхново был подбит и сел на минное поле, покрытое глубоким снегом. Чудом не подорвался, выбрался и пришел к своим в Калугу. На следующий день уже летал на другом самолете.

Но не всегда обходилось. 16 мая 1942 года меня сбили через десять — пятнадцать секунд после взлета с аэродрома в Адуево. Подкараулил фашист. При падении самолета получил тяжелую травму черепа и потерял много крови. Без малого месяц пролежал в Центральном авиагоспитале в Москве. Выписали негодным к летной службе. Но война‑то продолжается. Воевать кому‑то надо. Что толку с того, что я с моим половинным здоровьем останусь жить, а молодые здоровые ребята будут гибнуть. И я настоял на возвращении в полк.

Утром 22 августа 1942 г. слетал в разведку боем по направлению западнее железной дороги Сычевка — Ржев. Обнаружил огневые позиции немцев. Доложил по радио координаты цели. Возвращаясь из боевого задания, сбил одного «Ме-109», атаковавшего группу впереди летящих штурмовиков. Сфотографировал момент атаки и место падения фашиста. И об этом доложил на землю. Вернулся благополучно.

Во второй половине дня мне было поручено вести два полка на штурмовку железнодорожных эшелонов на станции Ржев и артиллерийских позиций, которые я обнаружил северо — западнее Сычевки.

Боевое задание выполнил.

Только развернулись на обратный курс и я доложил о выполнении задания, как у меня посыпались стекла приборов в кабине. Мотор забарахлил. Я понял: по мне прошлась пулеметная очередь.

Не знаю, работал ли тогда мой передатчик, но я нажал на кнопку и сказал: «Я «Гром-13»! Подбит, выхожу из строя, заместитель ведет домой».

Немного снизившись на этой же прямой, пропустил

вперед товарищей и решил принять бой с истребителями противника. Помирать — так с музыкой!..

При попытке отвернуть вправо, на солнце, чтоб оценить боевую обстановку, обнаружил, что руль высоты и руль поворота не действуют; штурвал «от себя» и «на себя» болтается, педали двигаются без нагрузки — значит, перебиты тяги рулей. Схватился за рукоятку триммера руля высоты, чтобы немного подрегулировать на кабрирование, но к барабану триммера подскочил, извиваясь, тросик. Последняя возможность хоть как‑то управлять самолетом исчезла. Подчинялись штурвалу (командному рычагу — ручке) только элероны. Но каждому летчику известно, что без руля высоты посадка самолета даже при исправном моторе не гарантируется. С поврежденным же мотором, да еще без руля поворота, посадка вообще невозможна.

Словно в металлическом гробу, летел я по прямой, атакуемый то слева, то справа двумя парами истребителей. Ясно сознаю, что пришел конец. Почему‑то погнало горькую слюну. Умирать не хочется. Подумалось: «Самолет упадет в заболоченный лес. И… Концы, как говорится, в воду: никто никогда не узнает, куда делся летчик Чепига. Родителям после освобождения Краматорска скажут — пропал без вести. А «пропал без вести» — тогда было понятием растяжимым: может, погиб, а может, сдался в плен. И на душе у родителей поселится вечный мрак и страх. Дотянуть бы, принять смерть в расположении наших войск!..

Только подумал об этом, как через разбитый «фонарь» кабины слева сверху влетел снаряд и взорвался в козырьке на расстоянии 30–40 см от лица. Сначала меня ослепило. Потом я почувствовал солоноватый вкус крови, обильно стекавшей с лица. И запах горелого… мяса. Это горело тело от впившихся раскаленных осколков. Провел левой рукой по правому боку, как бы стряхивая с себя огонь, смахнул кровь с лица, чтоб глянуть, куда падает самолет. Над правым глазом, впившись в черепную кость, торчит осколок. Задев его, я причинил себе страшную боль. Правый глаз уже затек. Левым вижу, как, пристроившись крыло в крыло, рядом летит мессершмитт с крестом на фюзеляже.