Все места одинаковы. Эту фразу Тэд узнал первой, а потом — и всю цитату. Из первой главы первой книги Старка. «Путь Машины».

На этот раз карандаш остановился сам. Тэд поднял его и уставился на написанные слова, холодные и колючие. Кроме, может быть, дома. Я это узнаю, когда туда доберусь.

В «Пути Машины» дом был на Флэтбуш-авеню, где Алексис Машина провел детство, подметая бильярдную, принадлежавшую его отцу-алкоголику. А где дом в этой истории?

Где дом? — подумал Тэд, пристально глядя на карандаш, и медленно опустил его на бумагу.

Карандаш начертил несколько ломаных линий, похожих на скособоченные буквы «м», застыл на секунду и написал:

В этом наверняка есть какой-то смысл. Или нет? Связь еще держится, или теперь Тэд обманывает себя, выдавая желаемое за действительное? Он не обманывал себя с воробьями и не обманывал себя во время первого бурного всплеска автоматического письма, он это знал, но ощущение жара и присутствия чужой воли как будто ослабло. Он по-прежнему не чувствовал руку, но онемение могло наступить просто из-за того, что он слишком крепко сжимал карандаш, — действительно крепко, если судить по отметине на среднем пальце. В той же статье об автоматическом письме было написано, что люди часто дурачат себя на спиритических сеансах общения с духами: в большинстве случаев указатель по «говорящей доске» сдвигают не духи, а подсознательные мысли и желания вопрошающего.

Дом там, где начало. Если это написал Старк и если во фразе есть смысл, она должна означать здесь, в этом доме, верно? Потому что Джордж Старк родился именно здесь.

Тэду вдруг вспомнился отрывок из той проклятой статьи в «Пипл».

Неплохо придумано, да. Очень даже неплохо. Но вот именно что — придумано. Взято из головы. Это был вовсе не первый раз, когда Тэд сочинял историю, имевшую лишь отдаленное отношение к правде. И скорее всего не последний — если, конечно, он доживет до следующего раза. Впрочем, это была не совсем ложь; и даже, по сути, не приукрашивание правды. Это было почти бессознательное искусство выдумывать себе жизнь, и Тэд не знал ни одного писателя, который бы этим не занимался. Причем это делается вовсе не для того, чтобы представить себя в выгодном свете в той или иной ситуации; иногда — да, но ты точно так же выдумываешь истории, которые явно тебя не красят или выставляют тебя идиотом. В каком там фильме репортер говорит: «Если есть выбор между легендой и правдой, печатай легенду»? Кажется, в «Человеке, который застрелил Либерти Вэланса». Может быть, из этого получится дерьмовый и безнравственный репортаж, зато прекрасный миф. Избыток вымысла в жизни — это, наверное, почти неизбежный побочный эффект сочинительства. Как мозоли на кончиках пальцев у гитариста или кашель курильщика.

Правда о рождении Старка весьма отличалась от версии в «Пипл». Не было никаких мистических озарений, никаких указаний свыше, чтобы писать книги Старка от руки, хотя со временем это превратилось в своеобразный ритуал. А в том, что касается ритуалов, писатели не менее суеверны, чем профессиональные спортсмены. Бейсболист может всегда выходить на поле в одних и тех же носках или креститься перед тем, как шагнуть на домашнюю базу, если в этих носках или после крестного знамения он хорошо отбивает; писатель, успешный писатель, тоже подвержен бытовой магии ритуалов, отгоняющих неудачу, — писательский эквивалент вялой игры, именуемый творческим застоем.

Привычка Джорджа Старка писать от руки появилась лишь потому, что Тэд забыл привезти новые ленты для «Ундервуда», стоявшего в его маленьком кабинете в летнем доме в Касл-Роке. У него не было ленты для пишущей машинки, а пришедшая в голову мысль показалась такой заманчивой и перспективной, что Тэд не мог ждать. Он порылся в столе, нашел блокнот с карандашами и…

В тот год мы приехали на озеро позже обычного, потому что мне пришлось задержаться и читать трехнедельный спецкурс… как он там назывался? Принципы творческого труда. Полный идиотизм. Был уже конец июня, я помню, как поднялся в кабинет и понял, что нет ни одной нормальной ленты. Черт, я помню, как Лиз рычала, что в доме нет даже кофе…

Дом там, где начало.

В разговоре с Майком Дональдсоном, журналистом из «Пипл», рассказывая наполовину выдуманную историю о происхождении Старка, Тэд не задумываясь перенес место действия в большой дом в Ладлоу — наверное, потому, что именно здесь, в Ладлоу, шла основная работа над книгами, и было бы только естественно представить всю сцену здесь — тем более если ты представляешь сцену, если обдумываешь эпизод, как это бывает, когда пишешь книгу. Но дебют Старка состоялся не здесь; не здесь он впервые взглянул на мир, воспользовавшись глазами Тэда, хотя именно здесь, в Ладлоу, он написал большую часть своих книг — и как Тэд Бомонт, и как Джордж Старк, — и здесь они прожили большую часть своей странной двойной жизни.

Дом там, где начало.

В таком случае дом должен означать Касл-Рок. Касл-Рок, где располагается Старое городское кладбище. Старое городское кладбище, где (как это виделось Тэду, если уж не Алану Пэнгборну) Джордж Старк впервые объявился в своем убийственном физическом воплощении около двух недель назад.

А потом, словно это было в порядке вещей — и, кстати, вполне могло быть, — ему в голову пришел еще один вопрос. Вопрос очень существенный, но настолько внезапный, что Тэд даже пробормотал его вслух, как робкий поклонник на встрече с любимым автором:

— Почему ты хочешь вернуться к писательству?

Он опустил руку с карандашом на бумагу. Как только кончик карандаша коснулся листа, рука вновь онемела, словно ее опустили в ручей с очень холодной, очень чистой водой.

Рука начала действовать сама по себе. Она слегка приподнялась, снова перевернула страницу, разгладила перевернутый лист… но на этот раз начала писать не сразу. Тэд уже подумал, что связь — или что это было? — оборвалась, несмотря на онемение в кисти, но потом карандаш в руке дернулся, словно живое существо… живое, но тяжело раненное. Карандаш дернулся, нарисовал что-то похожее на вялую запятую, дернулся еще раз, провел короткую линию, написал:

и остановился, как умерший механизм.

Да. Ты можешь написать свое имя. И можешь отрицать воробьев. Очень хорошо. Но почему ты хочешь вернуться к писательству? Почему это так важно? Важно настолько, чтобы из-за этого убивать?

написал карандаш.

— В каком смысле? — пробормотал Тэд и вдруг почувствовал, как у него в голове взорвалась яркая вспышка. Вспышка безумной надежды. Неужели все так просто? Быть такого не может! Хотя нет. Наверное, может. Особенно для писателя, существовавшего только как автор нескольких книг. Господи, да ведь в мире полно настоящих писателей, которые не могут существовать, если не пишут, или думают, что не могут… а для Эрнеста Хемингуэя это действительно было одно и то же, ведь так?

Карандаш задрожал и прочертил длинную волнистую линию под последней строкой. Линию, очень похожую на синусоиду в образцах голоса.

— Ну давай, — прошептал Тэд. — Объясни, черт возьми.