Свечение лампы еще просматривалось сквозь дырку, но теперь оно было далеким и бледным. Рана затягивалась. Его тело, казалось, обладало поразительной способностью к регенерации, что было особенно странно, если учесть, что в то же самое время он распадался на части. Терял силу сцепления, как он сам написал. И в принципе правильно написал.

Он уставился на свое отражение в мутном, покрытом пятнами зеркале на дверце аптечного шкафчика и смотрел на себя секунд тридцать, если не больше, а потом встряхнулся, возвращаясь к реальности. Каждый раз, когда он смотрел на свое лицо — такое знакомое и досконально изученное и в то же время такое новое и чужое, — у него возникало чувство, будто он впадает в гипнотический транс. Он почему-то не сомневался, что к этому все и придет, если он будет смотреть на себя достаточно долго.

Он открыл шкафчик, отвернув в сторону зеркало вместе со своим омерзительно завораживающим отражением. Внутри хранился странный набор предметов: два одноразовых бритвенных станка, один уже использованный; флакончики с тональным кремом; пудра; несколько мягких косметических губок, изначально цвета слоновой кости, но теперь испачканных пудрой на пару тонов темнее; пузырек безрецептурного аспирина. Пластырей не было. Пластыри, они как копы, подумал Старк. Ни одного нет поблизости, когда они нужны. Ну ничего. Он еще раз продезинфицирует рану виски (но сначала продезинфицирует себя изнутри — изрядной порцией, да) и перевяжет ее носовым платком. Вряд ли будет какое-то заражение; у него, кажется, иммунитет к любой заразе. Что не может не радовать.

Он открыл пузырек с аспирином зубами, выплюнул пробку в раковину, потом опрокинул пузырек и высыпал себе в рот с полдюжины таблеток. Поднял с пола бутылку и запил таблетки хорошим глотком виски. Внутри сразу же разлилось успокоительное тепло. Потом он вылил на руку еще немного виски.

Старк пошел в спальню и открыл верхний ящик комода, знававшего лучшие — намного лучшие — дни. Кроме комода и древнего дивана-кровати, другой мебели в комнате не было.

Старк использовал только верхний ящик комода. В нем лежали три пары трусов в магазинной упаковке, две пары носков с еще не снятыми этикетками, пара джинсов и невскрытая упаковка носовых платков. Он разорвал целлофан зубами и перевязал руку платком. Янтарное пятнышко виски просочилось сквозь тонкую ткань, а вслед за ним — и крошечная капелька крови. Старк подождал, не разрастется ли пятнышко, но оно не разрослось. Вот и славно. Просто отлично.

Интересно, а смог ли Бомонт что-то почувствовать? Смог ли выудить какую-то информацию из их странного телепатического контакта? Например, знает ли он, что Джордж Старк в данный момент снимает засранную конуру в Ист-Виллидж в убогом вонючем доме, где тараканы такие огромные, что вполне могут стащить чек на пособие по безработице? Скорее всего нет. Но какой смысл рисковать, когда можно не рисковать? Он обещал Тэду неделю на размышления, и хотя уже был уверен, что Тэд вовсе не собирается снова браться за перо под именем Старка, он все-таки даст ему время. Ровно столько, сколько обещал.

В конце концов, он — человек слова.

А если Бомонту не хватит вдохновения, возможно, придется его подстегнуть. Проблема решается просто. Например, если взять маленькую пропановую горелку — они продаются в любом хозяйственном магазине — и направить пламя на пару секунд к ступням малышей Тэда… Но это — позже. А пока поиграем в игру под названием «терпеливое ожидание». И чтобы не тратить зря время, можно уже потихонечку двигать на север. Так сказать, занять позицию. В конце концов, у него есть машина — черный «торонадо». Она пока на хранении, но это не значит, что должна там и оставаться. Он может выехать из Нью-Йорка уже завтра утром. Но сперва надо будет кое-что прикупить… а прямо сейчас он должен воспользоваться кое-какой косметикой из аптечного шкафчика в ванной.

Он достал флакончик с тональным кремом, пудру и губки. Прежде чем приступить, еще раз приложился к бутылке с виски. Руки уже не дрожали, хотя правая все еще болела. Впрочем, его это не огорчало; если его рука просто болит, то у Бомонта она должна разрываться от боли.

Он посмотрел на себя в зеркало, дотронулся до мешка под левым глазом, потом провел пальцем по щеке до уголка рта.

— Теряю силу сцепления, — пробормотал он. И так оно и было.

Когда Старк впервые увидел свое лицо — встав на колени перед грязной лужей за Старым городским кладбищем и взглянув на свое отражение в мутной воде рядом с луноподобным бликом от ближайшего фонаря, — он остался вполне доволен. Лицо оказалось именно таким, каким являлось ему в сновидениях, пока он сидел, заключенный в темнице воображения Тэда Бомонта. Он увидел лицо мужчины, который, в общем, хорош собой, но не настолько, чтобы привлекать излишнее внимание. Будь его лоб не таким высоким, а глаза расставлены не так широко, это было бы одно из тех лиц, которые так и притягивают взгляды женщин. Абсолютно непримечательное лицо (если таковые вообще существуют) могло бы привлечь внимание хотя бы уже потому, что на нем нет ни единой черты, за которые зацепляется взгляд, прежде чем двинуться дальше, не найдя ничего интересного; его абсолютная заурядность могла бы насторожить этот взгляд и заставить вернуться. В лице, которое Старк впервые увидел реальными глазами в той грязной луже, явно не было этой опасной непримечательности. Он еще подумал, что это просто идеальное лицо. Никто не будет к нему присматриваться, никто не сумеет его описать. Голубые глаза… сильный загар, что не совсем обычно для человека с такими светлыми волосами… и, собственно, все! Ничего больше! Свидетелю придется упомянуть широкие плечи, которые действительно обращали на себя внимание… но в мире полно широкоплечих мужчин.

Но теперь все изменилось. Теперь его лицо стало странным… и если в ближайшее время он не начнет писать снова, оно станет еще более странным. Оно превратится в шарж.

Теряю силу сцепления, снова подумал он. Но ты все исправишь, Тэд. Когда ты начнешь писать книгу о бронированном автомобиле, то, что со мной происходит, повернется вспять. Не знаю, откуда я это знаю. Но знаю точно.

С того дня, когда он впервые увидел свое отражение в луже, прошло две недели, и за эти недели его лицо изрядно испортилось. Причем процесс порчи шел полным ходом. Поначалу эти изменения были едва заметны, и он сумел убедить себя в том, что ему это только кажется… но когда разложение набрало скорость, он уже больше не мог отрицать очевидное. Если бы кто-то увидел две его фотографии, сделанные тогда и сейчас, этот «кто-то» наверняка бы подумал, что человек на снимках подвергся воздействию радиации или каких-то коррозионных химических веществ. Похоже, у Джорджа Старка случился самопроизвольный распад всех мягких тканей.

«Гусиные лапки» вокруг глаз, обычные признаки среднего возраста, которые он видел в луже, теперь превратились в глубокие морщины. Веки отяжелели, отвисли, обрели грубую фактуру крокодиловой кожи. Щеки начали приобретать такой же помятый, сморщенный вид. Глаза покраснели и воспалились, как у законченного алкоголика. Вниз от уголков рта протянулись глубокие борозды, придававшие ему сходство с чревовещательской куклой с челюстью на шарнирах. Светлые волосы — и поначалу не слишком густые — поредели еще больше, особенно на висках и на макушке, где сквозь них проглядывала розовая кожа. На руках проступили старческие пигментные пятна.

Все это можно было бы оставить как есть, не прибегая к косметическим ухищрениям. В конце концов, он выглядел просто старым, а что примечательного в обычной старости? Главное, что его сила никуда не делась. Плюс к тому, он был уверен, что когда они с Бомонтом снова начнут писать — писать, ясное дело, под именем Старка, — процесс распада повернется вспять.

Но теперь у него стали шататься зубы. И на коже появились язвы.

Первую он заметил три дня назад, на внутренней стороне правого локтя. Красное пятно с белым кружевом мертвой кожи по краю. Такие язвы ассоциировались у него с пеллагрой, эпидемии которой случались на дальнем Юге даже в 1960-х. Позавчера он увидел еще одну, на этот раз — на шее, под мочкой левого уха. Еще две — вчера. Одно пятно — на груди, второе — чуть ниже пупка.