— Ты что-то скрываешь, Тэд. Это нехорошо. Очень нехорошо.

Он резко вдохнул и выставил руки перед собой, растопырив пальцы. Руки все еще дрожали.

— Давно ты заметила?

— Ты весь вечер какой-то странный. С тех пор как вернулся шериф. А когда он задал тот последний вопрос… насчет надписи на стене у Клоусона… с тем же успехом ты мог бы повесить себе на лоб неоновую вывеску.

— Пэнгборн ничего не заметил.

— Шериф Пэнгборн не знает тебя так, как я… но если ты не заметил, какой он бросил взгляд на тебя в конце, значит, ты вообще не смотрел. Даже он углядел, что здесь что-то не так. Это было понятно по его глазам.

Уголки ее губ слегка опустились. Из-за этого стали виднее морщинки. Впервые Тэд их заметил у Лиз после несчастного случая в Бостоне и выкидыша, а потом они сделались глубже, пока она наблюдала, как он бьется над тем, чтобы зачерпнуть хоть немного воды из колодца, который, казалось, полностью высох.

Примерно тогда он пристрастился к алкоголю. Все это вместе: несчастный случай с Лиз, ее выкидыш, провал «Пурпурного тумана» вслед за бешеным успехом «Пути Машины» под именем Старка, внезапная тяга к спиртному — вогнало его в глубочайшую депрессию. Он понимал, что это был эгоистичный, вывернутый вовнутрь настрой духа, но понимание не помогало. В конце концов он проглотил горсть снотворных таблеток, запив их половиной бутылки «Джека Дэниелса». Это была вяленькая попытка самоубийства… но все же попытка самоубийства. Так продолжалось три года. Но в то время казалось, что дольше. В то время это казалось вечностью.

И конечно же, ничего или почти ничего из этого не попало на страницы «Пипл».

Но теперь Тэд увидел, что Лиз смотрит на него так, как смотрела тогда. Он ненавидел, когда она так смотрела. Беспокойство — это плохо; недоверие — еще хуже. Он подумал, что лучше уж неприкрытое отвращение, чем этот странный, настороженный взгляд.

— Я ненавижу, когда ты мне врешь, — просто сказала она.

— Я не врал, Лиз! Ради Бога!

— Иногда люди врут, когда просто молчат.

— Я все собирался тебе рассказать. Просто пытался придумать, с чего начать.

Но сказал ли он правду? Так ли это на самом деле? Он сам не знал. Да, творится какая-то хрень, странная и сумасшедшая, но причина, что он врал молчанием, заключалась в другом. Он молчал из тех же побуждений, из которых молчит человек, заметивший кровь в своем стуле или обнаруживший плотное вздутие в паху. Молчание в таких случаях неразумно… но страх тоже иррационален.

И было еще кое-что: он писатель, а значит, выдумщик. Тэд еще не встречал ни одного литератора — включая себя самого, — который знал бы, почему делает что бы то ни было. Иногда ему казалось, что непреодолимая тяга сочинять вымышленные миры — это не более чем баррикада против растерянности, может быть, даже безумия. Отчаянное возведение порядка людьми, способными найти эту великую драгоценность только в своем рассудке… и никогда в сердце.

Невесть откуда взявшийся голос прошептал у него в голове, впервые в жизни: Кто ты, когда пишешь, Тэд? Кто ты тогда?

И Тэд не знал, что ответить.

— Ну и?.. — спросила Лиз голосом резким, на грани ярости.

Он вздрогнул, оторвавшись от собственных мыслей.

— Что?

— Ты придумал, с чего начать?

— Слушай, Лиз, мне не понятно, почему ты так злишься?

— Потому что мне страшно! — крикнула она с яростью… но теперь он заметил слезы в уголках ее глаз. — Потому что ты что-то скрыл от шерифа, и я не уверена, что ты это не скроешь и от меня! Если бы я не видела, какое у тебя было лицо…

— Да? — Теперь он и сам разозлился. — И какое же у меня было лицо?

— Виноватое, — чуть ли не рявкнула Лиз. — Точно такое же, как тогда, раньше… когда ты всем говорил, что бросил пить, а на самом деле не бросил. Когда… — Она резко умолкла. Тэд не знал, что она увидела у него на лице сейчас — и, наверное, не хотел знать, — но вся ее ярость сошла на нет. — Прости. Это было нечестно, — проговорила она с совершенно убитым видом.

— Почему же нечестно? — мрачно ответил он. — Это правда. Было правдой на тот момент.

Он вернулся в ванную и смыл остатки зубной пасты ополаскивателем для рта. Ополаскиватель не содержал спирта. Как и микстура от кашля. И заменитель ванильной эссенции в кухонном шкафчике. Тэд не брал в рот ни капли с тех пор, как закончил последнюю книгу Старка.

Лиз подошла и легонько прикоснулась к его плечу.

— Тэд, мы оба злимся. Нам обоим от этого плохо, и это никак не поможет делу. Ты говорил, что, может быть, этот убийца… этот психопат… считает себя Джорджем Старком. Он убил двух человек, которых мы знаем. Один из них был отчасти виновен в том, что псевдоним Старка раскрылся. Тебе же наверняка приходило в голову, что в списке врагов этого человека твое имя стоит явно одним из первых. И тем не менее ты что-то скрываешь. Какая там была фраза, про воробьев?

— Воробьи снова летают. — Тэд посмотрел на свое отражение в зеркале под резким светом белой флуоресцентной лампы. Все та же старая добрая физиономия. Может, круги под глазами немного темнее, но все равно это его лицо. Что не может не радовать. Рожа, конечно, не кинозвездная, но зато своя собственная.

— Да. Она для тебя что-то значила. Что?

Он выключил свет в ванной и обнял Лиз за плечи. Они пошли в спальню и легли в кровать.

— Когда мне было одиннадцать лет, — начал он, — мне сделали операцию. Удалили небольшую опухоль из лобной доли… то есть я думаю, что из лобной… головного мозга. Об этом ты знала.

— И?.. — Лиз озадаченно смотрела на него.

— Я ведь тебе говорил, что у меня были жуткие головные боли до того, как мне диагностировали эту опухоль?

— Говорил.

Он принялся рассеянно гладить ее бедро. У нее были очень красивые длинные ноги, а ночнушка и вправду была коротенькой.

— А про звуки?

— Какие звуки?

— Кажется, не говорил… просто мне это казалось неважным. Все это было давным-давно. У людей с мозговыми опухолями часто бывают головные боли, иногда судорожные припадки, иногда и то и другое. Часто у этих симптомов есть свои собственные симптомы. Их называют сенсорными предвестниками. Чаще всего это запахи: карандашной стружки, свеженарезанного лука, заплесневелых фруктов. А у меня были предвестники слуховые. Это были птицы.

Он повернулся к Лиз, так что теперь кончики их носов почти соприкасались. Почувствовал, как тонкая прядка ее волос щекочет ему лоб.

— Воробьи, если точнее.

Он сел на постели, не желая смотреть на лицо Лиз, выражавшее потрясение. Потом взял ее за руку:

— Пойдем.

— Тэд… куда?

— В кабинет, — сказал он. — Я тебе кое-что покажу.

Почти весь кабинет занимал огромный дубовый стол. Не фешенебельно антикварный, не фешенебельно модерновый. Просто очень большой, очень удобный письменный стол. Он стоял, как динозавр, под тремя круглыми подвесными лампами, чей тройной свет, падавший на рабочую поверхность, был ослепительно ярким, но тем не менее не резал глаза. Самой же рабочей поверхности было почти не видно под завалами рукописей, почтовых конвертов, книг, корректур и прочих бумаг. На белой стене за столом красовался плакат с изображением самого любимого сооружения Тэда: небоскреба «Утюг» в Нью-Йорке. Тэд не уставал восхищаться его невероятной клинообразной формой.

Рядом с пишущей машинкой лежала рукопись его новой книги, «Золотого пса», а на машинке — работа, сделанная сегодня. Шесть страниц. Его обычная норма… когда он работает за себя самого. За Джорджа Старка он делал по восемь, а иногда и по десять страниц в день.

— Перед тем как пришел Пэнгборн, я возился вот с этим. — Тэд взял с машинки тонкую стопку листов и протянул их Лиз. — Потом появился звук. Чириканье воробьев. Уже второй раз за сегодняшний день, только громче. Посмотри, что написано на первой странице.

Лиз смотрела очень долго. Тэд видел только ее макушку и волосы, свисавшие вниз. Когда она подняла голову, все краски исчезли с ее лица. Губы были сжаты в тонкую серую линию.