Вчера он сходил в районное отделение Нью-Йоркской публичной библиотеки, где был машинописный зал, и арендовал на час одну из мрачно-серых электрических пишущих машинок «Ай-би-эм». Этот час растянулся на тысячу лет. Он сидел в отгороженной с трех сторон кабинке, стуча по клавишам дрожащими пальцами и печатая свое имя, на этот раз — прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».

Перестань! — мысленно рявкнул он на себя. Напечатай что-нибудь другое. Что угодно, но только другое!

И он попытался. Склонился над клавишами, обливаясь потом, и напечатал: «Съешь еще этих мягких французских булок да выпей же чаю».

Но когда он взглянул на бумагу, там было написано: «Джордж еще этих джорджей джорджей старков, да джорджей же старку».

Ему захотелось сорвать машинку с держащих ее болтов и сокрушить всех и вся в этом зале, пройтись вдоль кабинок, размахивая машинкой, словно варвар — дубиной, ломая хребты и раскалывая черепа. Если он не может творить, дайте ему разрушать!

Но он все-таки взял себя в руки (что далось нелегко) и вышел из библиотеки, смяв в сильной руке бесполезный лист бумаги, который он потом выбросил в урну на улице. И вот сейчас, держа ручку, он вспомнил ту неизбывную слепую ярость, в которую впал, обнаружив, что без Бомонта не способен написать ничего, кроме собственного имени.

Ярость.

И страх.

Паника.

Впрочем, у него есть Бомонт, верно? Бомонт может думать, что все как раз наоборот, но, возможно… Возможно, Тэда Бомонта ожидает большой сюрприз.

«теряю», — написал он, и, Господи, нельзя говорить Бомонту ничего больше — он и так выдал достаточно. Он изо всех сил старался захватить контроль над своей предательской рукой. Старался проснуться.

«силу СЦЕПЛЕНИЯ» — написала его рука, словно чтобы развить предыдущую мысль, и Старк вдруг увидел, как бьет Бомонта ручкой. Бьет, как ножом. Он подумал: Да, я это могу. А вот ты, Тэд, не можешь, потому что, когда доходит до дела, ты просто тюфяк. Когда доходит до дела, командовать буду я. И, по-моему, тебе пора это узнать.

И тогда, пусть даже все было как сон внутри сна, пусть даже он находился во власти этого жуткого, головокружительного ощущения потери контроля, какая-то часть его беспощадной и безусловной самоуверенности все-таки вернулась, и он сумел пробить барьер сна. В то победное мгновение, когда он вырвался на поверхность, не дав Бомонту себя утопить, он захватил контроль над ручкой… и наконец обрел способность писать.

На секунду — лишь на одну секунду — возникло ощущение двух рук, сжимавших две письменные принадлежности. Ощущение было настолько явственным и реальным, что это могла быть только реальность.

«нет никаких птиц», — написал он. Первое настоящее предложение, которое он написал за все время в физическом теле. Писать было тяжко, действительно тяжко; лишь существо, обладавшее сверхъестественной решительной волей, могло бы выдержать такую нагрузку. Но как только слова вышли наружу, он почувствовал, что обретает контроль. Сила захвата той, другой руки ослабла — и Старк захватил ее сам, без раздумий и жалости.

Давай-ка и ты побарахтаешься под водой, подумал он. Посмотрим, как ТЕБЕ это понравится.

В возбуждении, которое было слаще и жарче, чем самый мощный оргазм, он написал: «Нет никаких птиц никаких на хрен ПТИЦ ах ты сукин сын убирайся из моей головы!»

А потом, не задумываясь ни на миг — раздумья часто приводят к фатальному промедлению, — он взмахнул ручкой, описав ею в воздухе резкую, короткую дугу. Металлический кончик вонзился в его правую руку… и он почувствовал, как в пятистах милях к северу Тэд Бомонт перевернул в пальцах бероловский карандаш и вонзил его в свою левую руку.

Вот тогда он и проснулся — они оба проснулись — по-настоящему.

Боль была обжигающей и чудовищной — но она была освобождением. Старк закричал и тут же прижался вспотевшим лицом к предплечью, чтобы заглушить крик. Но это был вопль не только боли, но и радостного возбуждения.

Он чувствовал, как Бомонт стиснул зубы, стараясь подавить свой собственный крик — там, у себя в кабинете в Мэне. Связь, которую Бомонт установил между ними, не оборвалась; скорее, она распустилась, как наскоро завязанный узел разъезжается от последнего яростного рывка. Старк почувствовал, почти увидел, как щупальце, которое этот предатель Бомонт запустил ему в голову, пока он спал, извивается, корчится и уползает прочь.

Старк протянул руку, но не физически, а мысленно, и ухватился за ускользающий кончик этого щупальца. В представлении самого Старка оно было похоже на червя, жирного, белого опарыша, нафаршированного мертвечиной и гнильем.

Он подумал о том, чтобы заставить Тэда выхватить еще один карандаш из банки и ударить себя опять — на этот раз в глаз. Или поглубже в ухо, чтобы остро заточенный кончик пробил барабанную перепонку и воткнулся в мягкие ткани мозга. Он почти слышал вопль Тэда. Этот крик ему не сдержать.

Но он все-таки остановился. Он не хотел убивать Бомонта. Пока не хотел.

Сначала пусть Бомонт научит его, как жить самому по себе.

Старк медленно разжал кулак и почувствовал, как разжимается и тот кулак, что держал сущность Бомонта, — мысленный кулак, такой же стремительный и безжалостный, как и его материальный. Он почувствовал, как Бомонт, жирный белый червяк, со стоном и визгом уползает прочь.

— Пока живи, — прошептал он и занялся другими делами. Левой рукой он крепко сжал ручку, торчавшую из правой кисти. Потом одним быстрым рывком вытащил ручку и швырнул в мусорную корзину.

На сушилке у кухонной раковины стояла бутылка «Гленливета». Старк взял ее и пошел в ванную. Его правая рука легонько раскачивалась на ходу, и капли крови размером с десятицентовик падали на покоробившийся, выцветший линолеум. Дырка, пробитая ручкой, располагалась на полдюйма выше нижних костяшек, чуть правее среднего пальца. Она была круглой и походила на дырку от пули. Сходство усиливалось из-за ободка черных чернил вокруг раны и крови внутри. Он попробовал пошевелить пальцами. Пальцы двигались… но кисть отозвалась такой жуткой болью, что Старк решил больше не экспериментировать.

Он дернул за цепочку, висевшую над аптечным шкафчиком с зеркальной дверцей, и под потолком зажглась голая лампочка на шестьдесят ватт. Старк прижал бутылку виски правым локтем к правому боку, чтобы левой рукой отвинтить крышку. Потом вытянул раненую правую руку над раковиной. Не проделывал ли то же самое сейчас Бомонт в Мэне? Как-то сомнительно. Вряд ли Бомонту хватит духу убрать за собой все дерьмо. Он сейчас наверняка мчится в больничку.

Старк плеснул виски на рану, и боль пронзила всю руку стальным шипом — от кисти до плеча. Он видел, как виски пузырится в ране, как янтарная жидкость перемешивается с кровью, и ему пришлось снова уткнуться лицом в мокрый от пота рукав рубашки.

Ему казалось, что боль никогда не утихнет, но она все-таки начала униматься.

Он попытался поставить бутылку на полочку под зеркалом. Но рука дрожала так сильно, что об этом нечего было и думать. Пришлось поставить бутылку на ржавый пол душевой кабинки. Через минуту ему захочется выпить.

Он поднял руку к свету и заглянул в дырку. Сквозь нее просматривалась лампочка, но смутно — словно смотришь сквозь красный фильтр, затуманенный пленкой слизи. Он не пробил руку насквозь, но чертовски близко к тому. Может, Бомонт справился лучше.

Будем надеяться.

Он открыл кран, сунул руку под струю холодной воды, растопырив пальцы, чтобы раскрыть рану как можно шире, и мысленно приготовился к боли. Сначала было погано — ему пришлось стиснуть зубы и сжать губы в тонкую белую линию, чтобы сдержать крик, — но потом рука онемела, и стало получше. Он заставил себя продержать руку под краном целые три минуты. Потом выключил воду и опять рассмотрел рану на свет.