— Со мной все в порядке. — Он легонько поцеловал жену в щеку. — Давай-ка уже одевать наших Психо и Соматику.

Лиз рассмеялась.

— Тэд, ты сумасшедший.

Он улыбнулся, но улыбка вышла странной, какой-то далекой.

— Да. Сумасшедший и хитрый, как лис.

Он отнес Уэнди обратно на ее пеленальный столик и принялся надевать на нее подгузник.

Он дождался, когда Лиз ляжет спать, и только потом поднялся к себе в кабинет. По дороге он задержался на минутку у двери спальни, слушая ровное дыхание жены, желая убедиться, что она уже спит. Он кое-что задумал и не был уверен, что у него что-то получится, но если получится, это может быть опасно.

Очень опасно.

Кабинет был оборудован в большой длинной комнате, разделенной на две части: «читальный зал» с книжными шкафами, диванчиком, удобным креслом и торшером, который менял направление света, и «рабочее пространство» в дальнем конце комнаты. Здесь стоял старомодный письменный стол, настолько уродливый, что это было почти прекрасно. Тэд приобрел эту громадину, когда ему было двадцать шесть, и Лиз иногда говорила знакомым, что Тэд никогда не выкинет свой старый стол, потому что втайне верит, что это его персональный Источник писательского вдохновения. Когда она так говорила, они оба улыбались, словно действительно верили, что это шутка.

Над этим монументальным чудовищем висели три лампы в стеклянных абажурах, и когда Тэд включал только их, как это сделал сейчас, три круга света, частично перекрывающие друг друга, освещали завалы на поверхности стола и создавали впечатление, словно Тэд собирался сыграть в некую странную разновидность бильярда — правила игры на столь сложной поверхности были неведомы никому, но в тот вечер после падения Уэнди мрачное выражение лица Тэда ясно дало бы понять стороннему наблюдателю, что, независимо от правил, ставки в этой игре высоки.

Тэд согласился бы с этим на сто процентов. В конце концов, ему понадобилось больше суток, чтобы собраться с духом и приступить к выполнению задуманного.

На мгновение его взгляд задержался на закрытой чехлом пишущей машинке со стальным рычагом возврата каретки, торчащим с левой стороны, словно поднятый большой палец путешественника, голосующего на шоссе. Тэд сел перед машинкой, пару секунд побарабанил пальцами по краю стола, потом открыл ящик слева от машинки.

Это был большой ящик, широкий и глубокий. Тэд достал оттуда свой дневник, а потом выдвинул ящик до упора. Банка с бероловскими карандашами «ЧК» опрокинулась, карандаши рассыпались. Тэд вытащил банку, поставил ее на стол на привычное место, потом собрал карандаши и вернул их в банку.

Он закрыл ящик и уставился на банку с карандашами. Он спрятал их в стол после первого приступа помрачения сознания, когда написал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ» одним из «Черных красавцев» на рукописи «Золотого пса». Он не собирался прикасаться к ним снова… и все-таки два дня назад он сидел здесь, в кабинете, и вертел в руках один из этих карандашей, а теперь вот они — стоят на своем месте, где стояли в течение тех двенадцати лет, когда Старк жил с ним, жил в нем. Долгими периодами Старк никак себя не проявлял, словно его не было вовсе. А потом появлялась идея, и хитрый лис Джордж выскакивал, словно чертик из табакерки. Ку-ку! А вот и я, Тэд. Вперед, дружище! По коням!

И в течение следующих трех месяцев Старк исправно возникал каждый день, ровно в десять, включая выходные. Он появлялся, хватал один из бероловских карандашей и принимался строчить свою безумную дичь — безумную дичь, что оплачивала счета, которые не могли оплатить собственные вещи Тэда. А когда книга была готова, Джордж исчезал, как тот безумный старик, превращавший солому в золото для Рапунцель.

Тэд взял карандаш, посмотрел на отметины зубов на кончике деревянного стержня и бросил его обратно в банку. Та тихо звякнула.

— Моя темная половина, — пробормотал Тэд.

Но мог ли он назвать Джорджа Старка своим? Не был ли Старк всегда сам по себе? Не считая того припадка, или помутнения сознания, или что это было, Тэд ни разу не пользовался бероловскими карандашами — даже чтобы делать заметки, — с тех пор как написал «КОНЕЦ» на последней странице последнего романа Старка «Дорога в Вавилон».

В конце концов, ему было незачем ими пользоваться; это были карандаши Джорджа Старка, а Джордж Старк умер… или так думал Тэд. Со временем он собирался вообще их выбросить, эти карандаши.

Но теперь им, похоже, нашлось применение.

Он потянулся к банке, но тут же отдернул руку, словно обжегшись о стенку раскаленной печи, пышущей яростным жаром.

Не сейчас.

Он достал из кармана рубашки шариковую ручку «Скрипто», открыл дневник, снял с ручки колпачок, на секунду замялся, а потом начал писать:

Тэд писал в стиле самоинтервью, в котором была написана большая часть его дневника. По ходу дела ему пришло в голову, что такая манера письма, помогающая находить дорожку к своим подлинным мыслям, предполагает еще одну форму раздвоенности… или, возможно, это была просто еще одна сторона все того же фундаментального и загадочного раздвоения его души и рассудка.

Тэд на секунду прервался и задумался, постукивая по странице кончиком ручки. Потом снова склонился над дневником и принялся быстро писать:

Теперь ручка буквально летала по странице. Так быстро и раскованно Тэд не писал уже несколько месяцев.

Он опять остановился, но лишь на мгновение.

Он опять на секунду прервался и написал: Да. А потом: Нет. И то и другое. У меня не было никаких помутнений сознания, когда Старк убивал Гомера Гамиша и Клоусона. Во всяком случае, я такого не помню. Думаю, то, что я знаю… то, что я ВИЖУ… оно, возможно, растет.