Но оставался один вопрос. Если Гомер решил заночевать у кого-то из своих товарищей, почему он не позвонил жене и не предупредил? Он же знал, что она будет переживать. Хотя было поздно, возможно, он думал, что она уже спит, и не хотел ее беспокоить. Это один вариант. А вот второй, еще лучше: Гамиш звонил жене, но та крепко спала и, возможно, храпела, как трактор. А дверь в комнату с телефоном была плотно закрыта.

Пэнгборн попрощался с расстроенной миссис Гамиш, повесил трубку и подумал, что ее муженек объявится самое позднее к одиннадцати утра, поджав хвост и страдая похмельем. Эллен, конечно, скажет ему пару ласковых. А Пэнгборн мысленно похвалит Гомера за то, что старику хватило ума не садиться за руль и не ехать тридцать миль между Саут-Пэрисом и Касл-Роком в пьяном виде.

По прошествии часа после звонка Эллен Гамиш ему вдруг пришло в голову, что, анализируя ситуацию, он упустил нечто важное. Если Гамиш остался на ночь у кого-нибудь из приятелей, такое явно случилось впервые. Иначе его жена сама бы об этом подумала и уж точно бы подождала какое-то время, прежде чем звонить шерифу. А потом Алана осенило, что Гомер Гамиш несколько староват, чтобы менять привычки. Если он заночевал у приятеля вчера ночью, он должен был делать так раньше. Но если судить по звонку жены, такого за ним не водилось. А если он раньше спокойно садился за руль пьяным и ехал домой, то что мешало ему поступить так и вчера… Однако что-то же помешало.

Значит, старый пес все-таки выучился новому трюку, подумал Пэнгборн. Такое случается. Или он просто напился сильнее обычного. Черт, он мог выпить не больше, чем всегда, а развезло его хлеще. Говорят, так бывает.

Он попытался забыть о Гомере Гамише хотя бы на время. Ему надо было разобрать кучу бумаг, а он сидел, катая по столу карандаш и размышляя о старом хрыче, который сейчас обретается черт знает где на своем пикапе, об этом старом грибе с ежиком редких седых волос и протезом вместо руки, которую он потерял в местечке под названием Пусан в необъявленной войне, случившейся в те времена, когда большинство нынешних ветеранов Вьетнама еще пачкали свои пеленки… все эти мысли уж никак не помогали разбираться с бумагами. И уж точно не помогали искать Гамиша.

Но когда он уже направлялся в каморку Шейлы Бригем, чтобы попросить ее вызвать Норриса Риджуика и узнать, не выяснил ли что-нибудь Норрис, тот позвонил сам. То, что доложил Норрис, превратило крошечный ручеек беспокойства в мощный холодный поток, который обрушился на Алана и заставил оцепенеть.

Он всегда потешался над теми, кто звонит на радио в прямом эфире и рассуждает о телепатии и предвидении. Потешался, как человек, для которого интуиция и предчувствия давно стали частью работы – настолько, что он даже и не замечает, когда ими пользуется. Но если бы в эту минуту Алана спросили, какие у него есть мысли насчет Гомера Гамиша, он ответил бы так: Когда позвонил Норрис… ну, вот тогда у меня появилась уверенность, что старик либо серьезно травмирован, либо мертв. Причем скорее второе.

Норрис по случаю остановился у фермы Арсено на шоссе номер 35, примерно в миле к югу от Старого городского кладбища. Он даже не думал о Гомере Гамише, хотя от фермы Арсено до дома Гамишей было меньше трех миль, и если Гомер вчера возвращался домой из Саут-Пэриса наиболее разумным маршрутом, он должен был проезжать мимо фермы. Норрис даже не сомневался, что никто из Арсено не видел Гомера вчерашним вечером, потому что если бы они его видели, то уже минут через десять он бы вернулся домой целым и невредимым.

Норрис остановился у фермы Арсено лишь потому, что они держали лучший на все три городка придорожный продуктовый лоток. Норрис был из тех холостяков, которые любят готовить, и имел неодолимое пристрастие к свежему сахарному гороху. Вот он и остановился, чтобы узнать, когда тот появится в продаже. И уже потом, исключительно для проформы, решил спросить Долли Арсено, не видела ли она случайно пикап мистера Гамиша прошлой ночью.

– А знаете, – сказала миссис Арсено, – это забавно, что вы о нем упомянули, потому что я его видела. Поздно ночью… нет, если подумать, наверное, все-таки рано утром. Шоу Джонни Карсона еще шло, но уже близилось к завершению. Я как раз собиралась взять еще порцию мороженого, посмотреть шоу Дэвида Леттермана, ну, хотя бы начало, и лечь спать. В последнее время я плохо сплю, а тот человек на другой стороне дороги действовал мне на нервы.

– Какой человек, миссис Арсено? – тут же насторожился Норрис.

– Не знаю… просто какой-то человек. Но мне не понравился его вид. Было темно, я его и не видела толком, а мне все равно не понравился его вид, как вам такое? Звучит глупо, я знаю, но эта психиатрическая лечебница… Джунипер-Хилл… она совсем рядом, а когда видишь одинокого мужчину на загородном шоссе почти в час ночи, тут поневоле занервничаешь, даже если он в костюме.

– В каком костюме… – начал Норрис, но это было бесполезно. Миссис Арсено, истинная деревенская сплетница, раз открыв рот, уже не могла остановиться и обрушила на Норриса Риджуика нескончаемый поток слов. Он решил переждать это бедствие, а все ценное выудить по ходу дела. Он достал из кармана блокнот.

– В каком-то смысле, – продолжала она, – из-за этого костюма я еще больше разнервничалась. Это как-то неправильно, чтобы человек был в костюме в такое время, если вы понимаете, что я имею в виду. Наверное, не понимаете. Возможно, вы думаете, что я просто глупая старуха, и, наверное, так и есть, я и вправду глупая старуха, но за пару минут до того, как подъехал Гомер, мне показалось, что тот человек собирается подойти к дому, я даже встала проверить, заперта ли дверь. Он смотрел в эту сторону, понимаете, я видела, как он смотрел. Наверное, потому, что свет в окне еще горел, хотя было поздно. Может быть, он и меня тоже видел, занавески-то прямо прозрачные. Я не разглядела его лицо… луны ночью не было, и я давно не верю, что нам здесь поставят фонари, не говоря уж о кабельном телевидении, как у них в городе… но я видела, как он повернул голову. А потом начал переходить дорогу… то есть мне так показалось, что он переходит дорогу или думает перейти, если вы понимаете, что я имею в виду… и я подумала, он сейчас подойдет, постучит в дверь и скажет, что у него машина сломалась, и спросит, можно ли от нас позвонить, и я думала, что мне делать, если он постучится, и стоит ли вообще отвечать. Да, наверное, я глупая старуха, потому что мне сразу вспомнилась та серия из «Альфред Хичкок представляет», где был один псих, который умел зачаровывать птичек, чтобы те слетались к нему с деревьев, и рубил людей топором, а куски складывал в багажник своей машины, а поймали его лишь потому, что у него не работал задний подфарник или что-то такое… но с другой стороны…

– Миссис Арсено, можно задать вам вопрос…

– …мне не хотелось быть кем-то вроде того филистимлянина, или сарацина, или гоморрца, или кто там прошел мимо и не помог человеку, – продолжала миссис Арсено. – Ну, вы помните, в этой притче о добром самаритянине. Так что я малость растерялась. Но сказала себе…

К тому времени Норрис уже забыл о горошке. Ему наконец удалось прервать миссис Арсено, сказав ей, что человек, которого она видела ночью, возможно, имеет какое-то отношение к «ведущемуся расследованию», как он это назвал. Он заставил ее вернуться к началу и рассказать еще раз – очень подробно, – что она видела, по возможности, если не трудно, опустив «Альфред Хичкок представляет» и притчу о добром самаритянине.

Если вкратце, как Норрис изложил это по рации шерифу Алану Пэнгборну, все происходило так: миссис Арсено смотрела «Шоу Джонни Карсона» в одиночестве, муж и сыновья уже спали. Ее кресло стояло у окна, выходящего на шоссе номер 35. Штора была поднята. Примерно в ноль тридцать или ноль сорок миссис Арсено выглянула в окно и увидела мужчину, стоявшего на другой стороне дороги… а именно, на стороне Старого городского кладбища.