— На следующий год Софью привезём. Не возражаешь? — поинтересовалась Мария Первая.

— С чего бы мне возражать против приезда будущей супруги? — удивился Савелий.

— Некоторые считают, что до свадьбы супругам нужно видеться как можно меньше. Примета плохая. Семейного счастья не будет.

— Чушь. Глупое суеверие. Привозите обязательно, а то и оставьте её здесь до свадьбы.

— Это уже точно будет слишком, — усмехнулся Василий Третий, — до свадьбы, девка должна жить с родителями, такой обычай. Родители ведут дочь под венец. Обычаи нарушать нельзя.

— И вы оставайтесь.

— Говорили мы уже про это, Интико. Русь нельзя без пригляда оставлять, это не Империя и даже не Британия, где все по закону живут. У нас по закону без пригляда жить никто не будет.

— Много ты там приглядываешь, из Царьграда? Русь уже за Урал вышла.

— Не обязательно смотреть за ногами. За головой я приглядываю, в этом не сомневайся. Ничего, недолго нам осталось это тягло тащить. Через три года Иван в возраст войдёт, тогда и отдохнём. Слушай, а правду он говорит, что скоро летать начнёт учиться, или дурачит нас, старых?

— Правду, Василий Иванович. Летом начнёт учиться. В следующий приезд, уже вас по небу прокатит, если не испугаетесь.

— Если Иван будет летать, то и я не заробею. Ладно, давайте к делу. Говори, государыня.

— Дело у нас следующее, Интико. Деньги твои у нас дорожают постоянно. И на Руси, и в Британии. Никто не хочет монетой брать, особенно если сумма большая. Серебро хоть и перестало быстро дешеветь, но люди его всё равно избегают, напуганы уже. Требуют твои «чальки», а где их на всех набраться? Мы с Иваном это обсуждали… Ты ведь его на экономиста выучил… Так вот, Иван говорит, что нужно нам в твой банк долей войти, чтобы эти «чальки» и нашими стали, чтобы хватало их на всё, вместо монет. И зять твой, лорд-канцлер мой, сэр Томас Мор, также считает.

— А свой собственный банк вы основать не хотите? Мой, он ведь и есть мой. Даже если я вас в долю приму, мой голос останется главным.

— Не хотим, — отрезал Василий Третий, — Иван говорит, что всё равно твои деньги мерилом останутся, именно их будут людишки копить. А главным мы тебя признаём, нет в этом нашего умаления. Не чужой ведь ты нам, отцом наших внуков будешь. Наши ведь внуки тебе наследуют.

— Если вы согласны, что со временем мы в долю примем всех, кто бы не пожелал в неё войти, то быть посему. Всех — значит всех. И Генриха, и османов с персами, и язычников азиатских. Деньги должны быть общими. Они не ценность сами по себе, они функция, способствующая развитию экономики.

— Мудрёно это всё слишком… функции, экономики… Но общие для всех деньги — это и правда будет очень удобно, жиды-менялы по миру пойдут, а ведь какие капиталы они зарабатывали… Теперь эти капиталы нашими будут. В доле. Правильно я понимаю?

— Правильно. Эти капиталы будут нашими, в долях. И доли у всех будут разными. Кто раньше войдёт — у того будет больше. У вас будет вторая доля. Остальных будем принимать младшими.

Двадцать шестого февраля 1541 года, объединённый флот османов, под командованием блистательного адмирала Пири-реиса, высадил десант на острове Кешм, неподалёку от города Кешм, прямо напротив Бендер-Аббаса. Невеликий десант, привезённый ещё из метрополии, Стамбула-Константинополя, всего три батальона, всего одна бригада имперского стандарта, но Кешму и этого хватило. В гарнизоне города служили всего триста человек, три роты, которые не захотели героически и бесполезно сдохнуть во славу императора, в бою с десятикратно превосходящими силами и сдались без боя. Бендер-Аббас оказался блокированным с моря, да и Ормузский пролив тоже. Теперь пытаться выйти из Персидского залива в Аравийское море, стало немногим менее рискованно, чем играть в «Русскую рулетку» с тремя патронами в барабане — или выйдешь, или нет — пятьдесят на пятьдесят. Зерно Месопотамии осталось на съедение самим месопотамским туземцам и обвалилось в цене в три раза. Аборигены Аравии, в связи с этим, сели на очень строгую диету. Там зерно подорожало в четыре раза.

С таким трудом взятая персами Басра, превратилась в клетку для их собственного флота. А в Сингапуре оживились послы азиатских Империй. Это против далёких для большинства османов союзничать было не интересно, у тех, кроме Басры, ничего не было, зато у персов… берега… очень богатые и ничем не защищённые берега, тысяча километров очень вкусных берегов, которые теперь можно грабить даже на древней каракке. Слабость на Востоке — порок, за слабость там бьют.

Персидская Империя сразу оказалась очень интересной добычей для трёх молодых тигров, растущих хищников южноазиатского региона. В антиперсидский союз с османами вступили Империи Тамилов, Аркан и Аютия.

Император Аркана, Мин Бин Первый, подчинился требованию Генриха д'Альбре уйти из Китая, и получил от него компенсацию за оставленную провинцию и город Юньнань — пять тонн золота. За уже ограбленные город и провинцию, так что Мин Бин теперь император очень состоятельный, хватит ему и на яхту, и на вооружения с боеприпасами, и на наёмников, которые будут завоёвывать для Аркана территории за Брахмапутрой и Гангом.

Интерес в территориях на севере имеется и у Империи Тамилов, а император Аютии, Чаирачатират Первый, просто решил заработать на войне и грабеже. Армия у него приличная, под сто тысяч, армия ветеранов с богатым боевым опытом кампаний в Лаосе, Кампучии и Малакке, для мирного времени армия совершенно избыточная. Так почему бы ей не поработать на благо Империи в Индии? Союзникам помочь за вознаграждение и самим пограбить, вместо того чтобы бесполезно проедать имперскую казну в безделии и безобразиях. Такие союзники ещё пригодятся, особенно Империя Аркан. Особенно, если Дайвьет начнёт войну с новой китайской Империей д'Альбре, тогда Кампучию, Лаос и прочие территории Индокитая можно будет переделить в свою пользу.

Скорее всего, именно так рассуждал император Чаирачатират Первый, когда входил в союз против Персидской Империи, он правитель очень прагматичный. У Аютии нет постоянных друзей, только постоянные собственные интересы, ага. Ничего личного…

Император Генрих Первый д'Альбре уже получил подкрепление из тридцати тысяч французских дворян, лишившихся на Родине всего, после поражения от османов, а потому очень мотивированных, и его собственная «европейская» армия в Азии уже увеличилась в два с половиной раза, с двадцати до пятидесяти тысяч. Кроме того, он ожидает ещё двадцать тысяч добровольцев — басков и гасконцев, которые уже в пути, огибают Африку.

Друг Энрике нисколько не расстроился отказам императоров Чосона, Чунджона Первого Накчхона, и Дайвьета, Ле Чанг-тонга Первого, покинуть захваченные в Китае территории, за компенсации в пять тонн золота каждому. Это золото Генриху и самому пригодится, на десять тонн можно содержать семидесятитысячную армию полтора года. Воюющую семидесятитысячную армию, которая расходует боеприпасы по инкским нормам. А за полтора года запросто можно дойти до вражеских столиц — Хансона[53] и Тханглонга[54], не то, что отбить своё побережье.

А ведь золота у Генриха теперь много, только в Сиане, в императорской казне, он захватил сто восемьдесят тонн. Треть, правда, честно отдал «наёмникам», братьям-рыцарям Ордена Священного Препуция и самураям Асикага Такаудзи, то есть Савелию, но и сто двадцать тонн — это очень много. Больше «презренного металла» сейчас имеется только у Империи Инков и Персии, даже Османская Империя теперь беднее, сильно потратился Сулейман в последние годы, ведя непрерывные войны на суше и на море. Золота у друга Энрике много, но откупаться он ни от кого не собирается. Не согласились на пять тонн каждому, как Аркан — вот и хорошо. Проявили излишние злобность и жадность, теперь вас даже добрейшие инки жалеть не будут.