Даша, полусонная и сопящая носом, глухо хлюпающим соплями, подошла к ним. Пуля покачал головой, не дав ей задать ненужный и глупый вопрос. Перевесил 74-й на грудь, ослабив ремень. Рогатину с самого рассвета притянул к рюкзаку, справедливо полагая, что пули сейчас окажутся важнее. Шуметь не хотелось, верно, но запах смерти из Черкасс пересилил осторожность. Выстрелы из 74-го все равно услышат, так что не стоило скромничать.

Пуля достал обрез, переломил, вытащив вчерашние патроны. Залез во внутренний карман, достав два совершенно сухих. Осечки ему только не хватало. Картечь казалась надежнее, помогала справиться с редко екающим сердцем. Пуля криво усмехнулся, подумав об этом. Шнурок вокруг ручки с шаром противовеса и на запястье. Отлично.

— Я — первый. Даша за мной. Лейтенант, прикрываешь. Все как обычно.

Обе кивнули. Порядок уже вырабатывался. Как идти, как становиться на привал, как сторожить. Пуле это нравилось. Крохотная группа должна работать слаженно, так, чтобы каждый стал рабочей деталью механизма. И чем быстрее, тем лучше.

Сапоги чавкали тянущейся следом грязью. Вязли в умершей густой траве, оскальзываясь на толстых стеблях репейника и чистотела. Пуля шел осторожно, вразвалочку, искал подошвами, где надежнее. Вроде бы даже получалось. Только он шел не один.

Даша сопела, пыхтела, порой почти падала, еле успевая встать враскоряку. Пят'ак, девочка, тише, не бежать! Пуля отвернулся, старался быть спокойным. Он влез в это дело, он доведет его до конца, а ее — до Уфы. Дарья Дармова стоила Леночки, оставленной там. Малышка-мутант не заслужила плохого. И обмен выйдет честным. Только бы довести ее живой.

Уколова шла ровнее. Сказывалась выучка, полученная в учебке СБ, чего уж. Рука уже слушалась, видно, помогла и мазь, полученная у Лесника. Лейтенант спокойно баюкала покалеченной ладонью цевье автомата. Без вспыхивающей в глазах боли, без закушенной губы. Уколова работала, как учили. Прикрывала тыл, смотрела по сторонам. Хотя оно и очень сложно. Чертов туман.

Сизое непроницаемое молоко стелилось вокруг, практически непроглядное. Они спустились в овражек, нырнув в него по колена. Белесая невесомая сметана охватывала ноги, мешала быстрому ходу. Пуля остановился, вглядываясь в подъем. До него рукой подать, а опасения никуда не делись. Стали только сильнее. Окутывали едким запахом, тем самым, почуянным еще в рощице. Пуля оглянулся, стараясь понять мысли женщин.

Они боялись. Ощутимо и ясно. Боялись пути через село.

Это ничего, нормально. Боятся, так будут осторожнее. А вот признаваться себе в собственном страхе ему не хотелось. Но Пуля признался. Себя обманывать нельзя никогда, от такой привычки и откинуться недолго… На тот свет. Сейчас-то уж точно.

Село приближалось. Накатывало новыми запахами, мешающимися с остальными вокруг. И оттого не нравилось Пуле еще больше. Утро, время вполне ясное. Уклад таких мест остался прежним, как и сотню лет назад. Даже так и лучше, порядка больше.

Природа, побуянив почти двадцать лет, уже три года давала людишкам отдохнуть. Азамат знал местный расклад как свои пять пальцев. Ничего нового село не предложило бы, как ни изворачивайся. Утро в селе всегда одинаковое.

Встать с петухами, именно что с ними. Птица в глуши почти не изменилась, да и сельские свое дело знали. Каннибалов пускали на суп быстро, оставляя тех, что поспокойнее. Так что утро в Черкассах, как и во Мраково или в Бавлах, начиналось, как везде: с петушиных хриплых будильников, с первым солнцем. Ну, или с посветлевшими тучами. Как сейчас, например.

Растопить печь, полностью вернувшую былую славу и необходимость. Их-то, таких нужных, становилось все больше. Редких русских на четверть дома, чуть чаще — голландок, или новоделов, сваренных-слепленных из бочек и садовых буржуек. Разогреть кормилицу натасканными и насушенными за ночь дровами, ядрено стрелявшими искрами и пыхающими густым горьковатым дымом.

Выгнать со двора скотину, блеющую, похрюкивающую и, само собой, мычащую. Говаривали, в Черкассах коровки рождались особенно мирные, не желающие жрать мяско, дающие молоко, как раньше. Ну, и лошадки, чего уж, этих тоже прибавлялось с каждым годом. Где животина, там и шум, и вонь, и щелчки пастушьих кнутов.

И еда. Первая, самая важная. Ее запах не перепутать ни с чем, когда уходят первые печные дымы. Хорошие села пахли издалека. Кашей из кропотливо выращенной пшеницы с топленым маслом, золотистой яичницей на сале да с кусками домашней колбасы или воскресными, дорогущими из-за муки, пирогами и курниками.

Утром любое хорошее село выдавало себя с головой шумами и запахами. Только не Черкассы этим чертовым серым утром. Даже братские могилы пахнут не так сильно и страшно.

Пуля углядел впереди сваленные друг на друга доски, лежавшие с внешней стороны забора. Про себя подивился такой глупости и бесхозяйственности. Но, глянув на совершенно обычный забор крайнего дома, лишь пожал плечами. Их, богатых, не понять.

Сам Пуля, будь сельским головой, давно заставил бы сделать несколько простых вещей. Раскатать по бревнышку и разнести по кирпичику всю окраину. Сжать село дом к дому, сделав каждый забор крепостной стеной. Обнес бы ею центр, использовав разваленные дома. Такой… высокой, прочной и с постами. И совсем уж точно, пусть и не за один год, окружил бы защитницу еще и кольцом рва. С тремя, ну, может, и четырьмя мостами.

А здесь?

Азамат критически оглядел видимый кусок Черкасс. Ну, и шайтан с ними… Тем более что сейчас уже все равно. Никаких других мыслей насчет Черкасс в голову не приходило. Село умерло. Пережив двадцать лет Беды, просто взяло и прекратило быть. А причину им предстоит узнать очень скоро. И в этом Пуля нисколько не сомневался.

Девчонки замерли, заметив его знак. Сам Пуля добрался до досок, присмотрелся. Пят'ак… Прогнившие, черные, в плесени. Лежат друг на друге, как перепившие собутыльники после водки-палёнки, вкривь да вкось. Выдержат? Стоит пробовать в любом случае. Выходить на сельскую улицу, на открытое место… Не собирался. Побегать, если что случится, успеют.

Обрез, повисший на шнурке, не помешал. Прыгать Азамат не стал. Спокойно, распределяя вес с пятки на носок, не торопясь, поднялся, как по ступеням. Замер, ссутулившись и всматриваясь. Чего тут?

А чего особенного он ожидал увидеть?

Двор как двор. Кривые покосившиеся теплицы из сшитого леской полиэтилена. Натоптанные, сейчас раскисшие, дорожки к ним же. Ну, и к будке сортира, куда без нее. Курятник, как же… Густо пахнущий так и не выветрившимся креозотом.

Есть рядом с селом железка? Есть и старые шпалы. А уж из них сам Аллах велел людям строить сараи и загоны для скота с птицей. Прям как вон тот, покосившийся и покрытый разнокалиберными листами старого шифера.

Большая часть двора густо заросла лебедой, полынью и крапивой. Последняя явно выигрывала схватку с остальными сорняками. И не только сорняками. Несколько пионовых кустов, росших совсем дико, почему-то до сих пор не умерли. Краснели и белели через стально-зеленые заросли. Пуля поморщился. Белые цветы лениво качались, перебирая лепестками с кроваво-красной окаемкой по краешку и разводами. Как будто и впрямь кто-то умер прямо здесь.

Но «кого-то» он не увидел. Совершенно. Ни во дворе, ни рядом с узким высоким домом. Ни в нем самом, насколько позволяли смотреть не закрытые ставнями грязные окна. Совершенно пусто и безлюдно. Мертво. И никакого живого запаха. Только навоз с куриным дерьмом, мокрая земля, трава и… тот самый, почти неуловимый, странный смрад. Как будто где-то здесь одновременно подохли те самые куры. Но сколько ни всматривался, не заметил ничего.

А вот что порадовало… Так то лестница, ведущая на чердак. Добротная такая, сбитая из совсем недавно отесанных досок. Прикинув все возможные варианты, Пуля решился. Провести осмотр, владея высотой, лучше многого прочего. Тем более, туман рассеивался, а морось чуть притихла. Да и тучи светлели, несмотря на собирающуюся вдали бурю. И, если Пуля все понимал верно, такую себе… снежную. И как бы не пришлось пережидать ее в селе, прячась под крышей, опасаясь неизвестности и пытаясь промыслить теплые вещи. Или даже лошадей. Вот от трех-четырех кобылок башкирское нутро Азамата явно не отказалось бы. С лошадкой всяко проще и удобнее.