— Затем, брат, что мне надо попасть в Волгоград. Потому что потом мне пешком надо будет идти в Анапу. Там моя семья!

Лепешкин вздохнул. Кинул взгляд на девиц с прыгающими под тканью округлостями.

— Тебе говорили, что ты на всю голову гребанутый?

Морхольд хищно и довольно осклабился. И кивнул.

— Ладно, хрен с тобой. Пошли.

У незаметного входа за баром, привалившись к косяку пудовыми плечами, скучал индивид с откровенно борцовскими ушами. И на Лепешкина он смотрел как-то недоброжелательно.

— Не велено…

Лепешкин нахмурился.

— Ты это, давай, не того…

Морхольд вздохнул. Самогонка выветривалась, и кое-что становилось ясным. Лепешкин без таких вот милых людей просто не мог. И ссориться умел с любым.

— Послушай, земляк, — он чуть подвинул Сашку, — мне бы увидеть хозяина этого чудесного заведения.

— Думаешь, хозяину оно надо? — Земляк поинтересовался вежливо, но скучно.

— У меня есть кое-что с собой, — пояснил Морхольд. — Как раз то, что здесь наверняка надо.

— И что это такое?

Голос принадлежал женщине. Лепешкин втянул голову в плечи и чуть отодвинулся. Морхольд повернулся. И удивился. Уже в какой раз за пару десятков минут.

Она должна была быть не такой. Высокой, крепкой, с большой грудью и широким скуластым лицом. С лишним весом, несмотря на Беду вокруг. Должна была, но фигушки.

Если ее макушка доставала Морхольду до плеча, то он балерина. И если кто-то считал женщину миниатюрной, то сам Морхольд мог счесть ее только за тощую швабру. Такую, крайне модную перед самой войной. Сорок семь и меньше, вот-вот.

Лицо форменного Буратино. Нос длинный, скулы высокие, улыбка губами-пельменями, чуть вывернутыми, припухшими и от уха до уха, как у Гуинплена. И волосы, вдобавок, стянуты на затылке в тугой хвост, аж уголки глаз назад оттянулись. М-да уж…

А ведь, если опустить все эти подробности, сердце Морхольда почему-то екнуло и упало куда-то вниз. И не сказать, что торопилось возвращаться на положенное место. Скорее, наоборот.

— Так что?

И голос с хрипотцой. Не женщина — мечта, что и говорить.

Морхольд достал из комбинезона первый комплект. В светлых глазах женщины мелькнуло одобрение, смешанное с пониманием. Почему-то сразу стало ясно — не переплатит. Хотя и получится поторговаться.

— Сашенька, — она покосилась на Лепешкина, — выпей за счет заведения. И подожди товарища. Если захочешь.

Лепешкин кивнул и тут же испарился. Морхольд тихо вздохнул про себя. Укатали Сашку местные горки. И вот такие особы, что и говорить. Дикого анархиста, любителя пострелять и подраться. Дела-а-а.

Морхольд послушался изящно поманившего пальца. С ноготком, покрытым лаком. Цивилизация во всем, даже в мелочах. Морхольд поневоле зауважал летунов. Еще больше.

А она? Вечернее, мать его, платье. Черное, узкое, обтягивающее удивительно пропорциональную, хотя и маленькую задницу. И отнюдь не плоскую. Спина открыта, позволяя любоваться старой и очень хорошо сделанной татуировкой. И чулки. Тут Морхольд был верен самому себе. Несмотря на уйму прошедших лет, чулки он угадывал за сотню метров. Хоть даже по форме носа у их обладательницы.

В ее кабинете оказалось уютно. А как еще может быть, если в дальнем углу стоит большая кровать с самым настоящим покрывалом, на полу — ковер, а на нем — большой стол и три кресла. Правда, седалища оказались разномастными. Хозяйское, дорогое офисное, и два разнокалиберных, пусть и с высокими спинками. Ну и, само собой, печь-голландка оказалась сложенной каким-то умельцем и даже украшена пусть и дешевыми, но изразцами. Милыми синенькими поддельными пластинками из волшебной страны, где все есть. Из Киталии.

Женщина прошла за стол, села, стукнула чем-то в тумбочке. Морхольд глубоко и блаженно вдохнул воздух. Пахло ромом. Самым настоящим, карибским, отдающим йо-хо-хо и сундуком мертвеца. Янтарная жидкость благородно булькала в стеклянные пузатые стаканы, Морхольд наслаждался. Полностью всем моментом. Его, черт побери, дьявольско-роскошной наполненностью. Безумной фантасмагорией, что провернулась за неполные сутки. От продуваемых насквозь степных пустошей, покрытых мокрым снегом, — до тепла, красного бархата поверх стола, блестящих глаз напротив и барбадосского рома с синим попугаем на этикетке.

Она протянула ему стакан. Отказываться Морхольд не стал. Лишь втянул ноздрями терпкий аромат, пахнущий ирисом, и покатал по языку крохотную каплю перед тем, как пригубить.

— За встречу, — хрипловатый восторг для ушей Морхольда продолжался. — Будем.

Он согласился.

— Представляться не стоит.

— Почему?

— У меня есть на тебя определенные виды. И если мне не изменяет мое собственное чутье, то лучше мне про тебя ничего не знать.

— Почему?

Она улыбнулась. Растянула свои резиновые губы, став еще более удивительной. Ну никак не может женщина быть одновременно красивой и похожей на Буратино. Она могла.

— Полагаю, твой словарный запас куда богаче.

— Есть немного. Высших учебных не заканчивал, но все же.

— Вот и я о том же. И, несмотря на то, что тебя привел Лепешкин, ты мне кажешься другим. Мне почему-то кажется, что ты не особо любил тогда, до войны, Шнурова.

Морхольд согласился.

— Вот он как-то сказал, что если у мужика борода аккуратная, то и тестикулы всегда вымыты. А уж в наше время это крайне дорогого стоит.

Морхольд пожал плечами.

— Лепешкин отдыхает уже неделю. И в душе был раза полтора, от силы. А ты только пришел, тебе нужны деньги, ты одет в чужие вещи, но ты сразу же вымылся. Многие рейнджеры таким похвастаться не могут. Лишай притащить и на моих девочек его запустить — им как два пальца об асфальт.

— Рейнджеры?

— Сталкеры… такие же, как ты, бродяги. Просто у нас они любят называть себя именно так. Ну, да и ладно. Итак, любезный незнакомец, что тебе надо? Можно сразу. Можно частями.

Морхольд усмехнулся. Достал одну из трех высохших самокруток и потянулся к свече, прикурить. Палец с аккуратным ногтем подвинул к нему пепельницу из донышка снаряда. Не к ЗУ-23. А к чему-то очень серьезному.

— Мне нужны деньги. Вернее, патроны. Хотя, как понимаю, вы здесь предпочитаете именно деньги?

— Мы здесь предпочитаем золото, хотя и не всегда. Золото всегда хорошо идет к летунам. А уж куда они его девают потом, это не наша забота. Но с тобой расчет будет в патронах. Семерка, пятерка, маслины?

Морхольд пожал плечами. За номер он рассчитался семеркой.

— Семерка.

— Ну, показывай.

Он показал. Оба комплекта. Просто положил на стол.

— Наши мужчины будут тебе благодарны, хотя сами этого и не поймут, — женщина разрезала полиэтилен, мягко и нежно, очень аккуратно. — Красный и черный. Надо же, как хорошо сохранились. По полтора магазина за каждый. Итого — девяносто.

— Может, не девяносто, а сто тридцать? Магазины же бывают и по сорок пять.

— Да некоторые вспоминают и дисковые, по семьдесят пять, чего уж там, — она хмыкнула. — Нет, сто тридцать не получится.

— Точно?

— Сукин ты сын, а? Сто.

— Сто?!

— И два талона на ужин и обед. У меня здесь. Все включено.

— Истинно по-царски…

— Ерничаешь?

— Есть немного, — Морхольд затушил самокрутку. — А ведь можно было и…

— Можно Машку за ляжку, — женщина выпила ром одним глотком, поставила стакан на стол со стуком, — козу на возу, ну, полагаю, что дальше ты знаешь.

— Как-то некрасиво звучит.

— Да ты издеваешься?

— Да. — Морхольд тоже допил ром. — Наслаждаюсь тем, как ты ругаешься. Очень эмоционально и красиво. Причем и выглядит, и звучит. Тебе говорили, что у тебя очень красиво получается ругаться? Как у итальянки. Вот эти твои жесты, когда пальцами вот так… ну и голос. Ты знаешь, он очень хорош.

Женщина засмеялась. Морхольд даже захотел поморщиться. Но сдержался, ничем себя не выдав. Смеялась она некрасиво. Громко и лающе.

— Ты самый настоящий мартовский кот, мяу-мяу-мурр, — она успокоилась. — Как в старом анекдоте про Ржевского. Поручик, а как у вас так с женщинами получается?