Дарья заглянула в собственную, практически пустую, плошку. Ложкой поковырялась в гуще, явно оставленной напоследок. Большущие глаза моргнули, недоуменно и обиженно уставившись на мужчину.

— Почему крысы?

— Полагаешь, куренок? — Морхольд подвинул плошку к себе, принюхался. — Да черт его знает. Ты и порося своего, с шампиньонами, что вон уже несут, проверь. Мало ли, вдруг он не так давно гавкал?

Официант, поменявший тарелки, неодобрительно покосился на него и даже набрал воздуха, явно собираясь ответить. Морхольд незаметно подмигнул, разом заставив прощелыгу успокоиться. Девушка вздохнула, глядя на бурые кусочки тушеного мяса, плавающей в густой и горячей слизи подливы. Потом снова подняла глаза, серые, с искрами бирюзы, на сталкера.

— А? — Морхольд чиркнул толстой спичкой об молнию куртки. Зачмокал, раскуривая трубку. — Что-то хотела спросить?

— Что такое шампиньоны?

— М-да… — Морхольд откинул полу куртки и, со стуком и легким лязгом, бросил на стол свой тесак. «Челнок», все-таки было вставший, как ни странно, тут же сел. — Грибы такие, вроде как даже и вкусные.

— Почему вроде? — Дарья улыбнулась, решившись съесть первую ложку жаркого.

— Да не ел никогда. Отравился в детстве, теперь на дух не переношу. Еле сижу вот, глядя, как ты их трескаешь.

Дарья кивнула и замолчала.

— Правильно. — Морхольд благодарно кивнул официанту, незаметно принесшему две кружки, с потрескавшейся и постепенно стирающейся эмалью. — Травничка попей, не чай, конечно, но уж что есть. Ты прачкой, что ли работала?

Дарья снова поперхнулась.

— Надо же, — Морхольд глубоко затянулся, окутавшись дымом. — Как мне в голову залезать, так все хорошо. А кому другому, так ни-ни просто. Про Шерлока Холмса и метод дедукции, полагаю, ты не слышала? М-да, кто бы сомневался. Пальцы, девочка моя, да и все кисти, вместе с запястьями. Разве что ты недели две как не работаешь, вот кожа и стала нормальной. Так?

Дарья уже привычно мотнула головой вниз и вверх. Волосы, пусть и изрядно засаленные, на миг блеснули золотом.

— Угу. — Сталкер ткнул чубуком в куртку девушки. — Самая обычная штормовка, согласишься со мной? Но новая, надеванная от силы с месяц. О чем это говорит?

— О чем? — Дарья даже чуть приоткрыла рот, ловя слова сталкера.

— О чем, о чем… Работала ты не на городской прачечной, там одежду не выдают. Такие вот штормовки, характерного светлого оттенка, притащили железнодорожники, с полгода назад, откуда-то со складов в стороне Отрадного. Там еще много другого шмотья нашлось, весьма даже неплохого. Сам пару кальсон теплых сменял, помнится.

— И? — Дарья даже заерзала по скамье.

— И… — Морхольд достал из подсумка, притянутого ремнем к левому бедру, точило. Начал неторопливо точить тесак. Вокруг оглядывались, но молчали. — И, значит, становится ясно, чего ты так давно не работаешь, и почему есть хочешь, и почему такая грязная.

Он потрогал лезвие пальцем, одобрительно лизнул порез, тут же засочившийся кровью.

— Штормовки эти стоят патронов пятьдесят. Откуда они у одинокой, и, вдобавок, слегка малахольной прачки вроде тебя, а? Вот и я думаю, что ниоткуда. Да ты не ерзай, не надувай губ и не злись. Правду, девочка, порой следует принимать в любом виде. Одежонку тебе выдали после испытательного месяца на прачечной у Сашки Клеща, сына кого? Правильно, Клеща старшего, барыги и известного филантропа… в смысле, что определение «филантроп» в его случае пишется исключительно в кавычках. И…

Трубка потухла, забытая хозяином. Морхольд сплюнул и начал раскуривать. Дарья насупила брови, глядя на него. Сталкер молча смотрел на девушку, стараясь спрятать усмешку.

Чтобы там не происходило в его голове из-за нее, но она ему чем-то нравилась. Нет, видов на нее у Морхольда не возникало, слишком уж та оказалась молода. Не то, чтобы сталкер сомневался в самом себе, справедливо полагая, что для такой замухрышки покровительство взрослого и серьезного человека окажется тем, что надо, нет. Просто свои требования к противоположному полу пришлось сформировать за последние десять лет совершенно ясно и окончательно.

Уж точно постарше двадцати пяти, и, желательно, не обремененная семьей в виде малолетних спиногрызов с очаровательными глазенками и обосранными штанишками, равно как и заложенными с самого детства «правильными» жизненными принципами. И все, что требовалось ему, приходя с рейдов по мертвым и только-только начавшим приходить в себя землям, так это самые простые потребности. Чистая теплая постель, еда, порой выпить, ну и, само собой, устроенная и постоянная личная жизнь. И чтоб без последствий. Лечить заболевания, подаренные богиней любви Венерой-Афродитой, сейчас выходило не только непросто, но еще и очень даже накладно.

А эта вот, тощенькая секильда, только что поевшая за его, Морхольда, счет? Свяжись с такой, много ли хорошего ждет? Да куда там, ну его. Вроде бы вокруг не просто все плохо, вокруг царит просто-напросто адский чад кутежа с конями и птеродактилями и что? А ничто, один черт, хватает особ, желающих романтики и поклонения. Хотя, тут Морхольд и спорить не хотел, от возраста мало что зависело. Хватало таковых не только среди ровесниц девушки Дарьи, но и среди куда как более великовозрастных дур. Эт точно.

Хотя… ох уж эти глаза. Сталкер хмыкнул, понимая — стоит уже закончить рассказ про свои выводы и не разводить драматизм. А то, глядишь, от натуги еще чего с ней случиться, так гипнотизировать-то.

— Ай, ну тебя. В общем, милашка очаровашка, все проще простого. Прачечная принадлежит Сашке, являющему собой совершенно охамевшего упыря, задаваку и мачо. Что такое мачо? Эм… Ну, как тебе объяснить. Эй, земляк!

Давешний «челнок» повернулся сразу, ничем не показывая недовольства от такой наглости.

— А я тебя знаю откуда-то, не? Лицо знакомое больно.

Торговец вздрогнул, чуть побелев.

— Не, мы не знакомы.

— Точно?

— Да-да.

— Ну, извиняй, видать, ошибся.

Дарья непонимающе уставилась на него.

— Что это было?

— Демонстрация мачизма во всей его неблаговидной красе. — Морхольд вернулся к заточке тесака.

— Ты себя считаешь этим самым… мачо?

— Упаси меня Господь Бог, Аллах милосердный, Яхве и все реинкарнации Будды от такого, — Морхольд хмыкнул, — Если ты не обратила внимания, не так давно именно этот парень вел себя как самый главный петух в курятнике. Вот именно то поведение и есть мачизм.

— Ну-ну, — Дарья недоверчиво покрутила головой, — мне показалось, что наоборот.

— Да? — Морхольд поскреб подбородок. — Однако, незадача. Ну, да и ладно. Так вот, Дарьюшка, речь-то о чем. Какие нравы у Сашки в хозяйстве, всем известно. Вроде бы как и не особо оно хорошо, что если понравилась какая девка, так раз ее и кверху задницей-то… но так ведь? Так-так. Сашка-то, вот какое дело, столько пользы приносит городу, и папа его тоже, верно? И тут, о как, появляется в этом самом гнезде барства и самодурства девушка Даша, вся из себя милая и симпатичненькая. Сперва-то хоть галантно подкатывал?

— А? — Дарья непонимающе уставилась на него.

— Тьфу ты… подарки дарил?

— Да, — Даша отхлебнула из кружки. Кипяток, сдобренный шиповником, душицей и медом, пробрал сразу. На лбу появилась испарина, блестящая в свете коптилок и свечей, — один раз отрез фланельки принес. Я ее отдала Лене, у нее дома двое маленьких.

— Угу… а потом, так нежданно негаданно, в углу зажал.

— Почему неж… неожиданно? — Дарья улыбнулась. Хищно, странновато для своего, все еще по-детски мягкого лица. — Весьма даже ожиданно.

— Молодежь… — Морхольд выбил пепел прямо в плошку. А сплюнул на пол. — Все время забываю про ваши нравы современные. И?

— Я ему вальком челюсть сломала.

— Умница девочка. И ничего умнее не придумала, как прятаться здесь же, в городе?

Даша подняла на него глаза. Бирюза пропала, уступив место серой осенней хмари.

— Я боюсь выходить за стену. Мне некуда идти. Но и здесь оставаться мне нельзя. Я нашла тебя, позвала, сама не знаю — как. Мне страшно здесь.