Власти объясняли массовые аресты сельчан тем, что последние выступали против официальной политики партии, в первую очередь коллективизации сельского хозяйства. Но это был всего-навсего пропагандистский штамп, который служил исключительно для оправдания политических репрессий. Масштабы же самих репрессий ужасают. Давая сегодня оценку массовым репрессиям того времени — а они затронули не только крестьянство, но и сельскую интеллигенцию, духовенство и другие слои белорусского общества, — мы думаем, их без всяких натяжек можно уподобить расправам, проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Великого в России.
Крестьяне, которые не могли спокойно смотреть на уничтожение их уклада жизни и надеялись, что столкнулись исключительно с самоуправством местных властей, обращались с письменными просьбами в самые высокие инстанции. Просили лишь об одном — исключить их из злосчастных списков. Так в мировой культуре появился особый род литературы — письма приговоренных коллективизацией, письма, адресованные лично Сталину, в Верховные Советы, в Президиум Верховного Совета СССР и БССР, Ворошилову, Молотову, Швернику, Пономаренко. Всего, по нашим неполным подсчетам, из района было направлено 524 таких письма. Ответа на них никто не получил. Почта приговоренных если и не уничтожалась, то возвращалась обратно — на стол председателя райисполкома.
В архивах, где нам пришлось работать над книгой, лежат целые залежи писем несчастных со всех уголков Ляховщины. Авторы их верили, что Сталин и его окружение ничего не знают о творящихся беззакониях, что им помогут, спасут.
«…Земли в моем пользовании 7 га, лошади не имею. Корову и кабанчика отобрал председатель Жеребковичского сельского Совета Таранда. В августе месяце я была избита председателем сельсовета. Помогите мне: исключите из списка. Три моих сына с 1944 г. служили в Красной Армии, борясь за освобождение Родины»,
— говорится в письме Борташевской П. Ф. на имя председателя Барановичского областного Совета депутатов трудящихся{49}.
«Я имею 75 лет от роду, — говорится в заявлении Байчик П. П. — обрабатывать земли нет сил. После обращения в РАЙФО узнал, что состою в списках»{50}.
Бетько И. И. в третьей жалобе в Минск, надеясь на защиту, писал:
«Мне вручили обязательство по уплате сельхозналога в сумме 3001 руб. 60 коп., как хозяйство, отнесенное к группе кулацких. Имею земли всего 5,65 га. Других видов доходов нет. Земли обрабатываю сам. Я инвалид. Сын в армии — какой я кулак!»{51}
Не надеясь на милость районных и областных чинуш, Бокша Елена Денисовна, жительница д. Своятичи, спешно приехала в Москву, подала прошение — десятое по счету — на имя Сталина. В нем, в частности, говорилось:
«Мне 67 лет, я старуха. Одна — без лошади, земля мне не нужна. Имею всего 5 кур. С государством, продав дом, рассчиталась как могла: сдала 100 кг картофеля: все, что заготовила себе на зиму. Спасите меня, я не кулак!»{52}
Урбанович В. А., отправляя жалобу на имя председателя Верховного Совета СССР Шверника, писал:
«Налог есть незаконный, а лишь только насилие над народом»{53}.
Еще один автор, чью жизнь искалечила «сплошная коллективизация», — Васюк Н. Ф. из д. Своятичи, отправляя «кремлевским вождям» крик своего сердца, умолял:
«В годы войны все забрали немцы. Что осталось, забрал сельсовет. Заведующий РАЙФО Свинухов увел последнюю корову к себе домой и предупредил: «будешь жаловаться — посажу за неуплату налогов». Прошу, спасите мою семью от голодной смерти»{54}.
Чудовищный маховик репрессий, безжалостно перемоловший жизни 543 жителей Ляховщины, успокоится лишь в марте 1953 г. По имеющимся в Барановичском филиале госархиве сведениям, в 1947–1949 гг. в разряд кулацких попало 1257 хозяйств бывшей Барановичской области{55}. Так, по существу закончилась сплошная коллективизация.
Что дала коллективизация Ляховщине, и не только ей?
Следствием активной «ликвидации кулачества как класса» стал массовый рост детской безпризорности. Во времена тотальной выкорчевки так называемого кулацкого элемента на территории Барановичской области было зарегистрировано 26 детских домов, 2 из них — № 1 (д. Гуличи) и № 2 (д. Своятичи) — в Ляховичском районе{56}. Разумеется, основным их контингентом были «дети войны», но было и огромное количество тех ребятишек, что тоже стали невинными жертвами войны с собственным народом.
Из-за того, что коллективизация не была подготовлена экономически, политически, и, что важно, психологически, но проводилась, как и требовало высшее партийное руководство, форсированными темпами, колхозы Беларуси, несмотря на то, что в 1946–1951 гг. получили от государства около миллиарда рублей, так и не стали продуктивными. Не спасало и то, что с 1952 г. для уборки урожая в колхозы ежегодно на несколько недель стали в массовом порядке посылать горожан. И кредиты, и недоимки колхозов государству приходилось списывать{57}.
По существу, сельскохозяйственная политика 1940-1950-х гг. завершилась банкротством. Несмотря на увеличение в период 1945–1950 гг. поголовья скота по отношению к довоенному периоду на треть(естественно, за счет «кулаков»), мяса было получено почти на столько же меньше, чем в 1940 г. Производительность молока не достигла и 60 % довоенного уровня. Даже такой показатель, как объем посевных площадей, не был выполнен. И объяснить снижение сельскохозяйственного производства в 1950–1952 гг. одними лишь последствиями войны никак нельзя. Хотя бы потому, что все перечисленные показатели в послевоенный 1946 г. были выше{58}.
Резюмируя все вышесказанное, приходим к следующему итогу: гонения на белорусскую деревню не принесли желаемых результатов. Лишение сельских жителей экономической самостоятельности не способствовало установлению социалистических отношений. Власть добилась одного: деревня превратилась в единый концлагерь. Массовая депортация выкосила наиболее крепких опытных и добросовестных тружеников, единственная «вина» которых состояла в том, что они просто хотели быть самими собой — хозяевами собственной судьбы, а не новыми крепостными ХХ века. И не удивительно, что в деревне появился новый социальный тип сельского труженика — бессловесный, покорный исполнитель, исповедующий в качестве основного принципа поговорку «моя хата с краю». На долгие годы в нашем обиходе закрепится презрительно снисходительное определение необразованного, безразличного, отчасти туповатого работника — «колхозник».
Но деревня, пусть даже и скрытно, продолжала жить по своим законам, что для сталинистов и их последователей представляло еще большую опасность. Более того, преследования и гонения только подтолкнули многих западных белорусов, избежавших московского геноцида, пополнить отряды сопротивления (речь о котором пойдет в следующем разделе).
Такова далеко не полная цена коллективизации. «Признать незаконными, противоречащими основам граждан и социально-экономическим правам человека репрессии и полностью восстановить права этих граждан» — вынесет свой справедливый, хоть и запоздалый вердикт история{59}.
