Уже после победы над Польшей немецкий генерал фон Бок докладывал в Генштабе сухопутных войск свои впечатления от немецких войск:
«Той пехоты, которая была в 1914 г., мы даже приблизительно не имеем. У солдат нет наступательного порыва и не хватает инициативы. Все базируется на командном составе, а отсюда — потери в офицерах. Пулеметы на переднем крае молчат, так как пулеметчики боятся себя обнаружить»{106}.
Главнокомандующий сухопутными войсками Германии фельдмаршал Браухич, как следует из немецких источников, не был доволен войсками и спустя полтора месяца после победы, 5 ноября, в присутствии Гитлера высказал свое суждение о них так:
«1. Пехота показала себя в польской войне безразличной и лишенной боевого наступательного духа; ей не хватало именно боевой подготовки и владения наступательной тактикой, также и ввиду недостаточного умения младших командиров.
2. Дисциплина, к сожалению, очень упала: в настоящее время царит такая же ситуация, как в 1917 г.; это проявилось в алкогольных эксцессах и в распущенном поведении при перебросках по железным дорогам, на вокзалах и т. п. У него (Браухича. — А. Т.) имеются донесения об этом, в том числе и военных комендантов железнодорожных станций, а так же ряд судебных дел с приговорами за тяжкие дисциплинарные проступки. Армия нуждается в интенсивном воспитательно-боевом обучении, прежде чем она сможет двинуться против отдохнувшего и хорошо подготовленного противника на Западе»{107}.
О том, как «обучали» солдат вермахта в первые недели Второй мировой войны на территории нынешней Брестской области, свидетельствует бой, полагаем, последний в судьбе многострадальной Польши сентября 39-го. Он развернулся 17 сентября на южной окраине Кобрина между Днепро-Бугским каналом и шоссейной дорогой Кобрин — Малорита. Вот как описывает этот бой Н. Мурин, житель Кобрина:
«16 сентября увидел взвод польских солдат. Они с трудом тянули за собой пулеметы на колесиках. Я знал их командира — им был офицер Карпиньски. Мне запомнились его слова: «Дальше Кобрина не пойду. Мобилизуем местное население, будем сражаться. Здесь и погибну».
Стрельба началась ранним утром 17 сентября. Одиночными заработали карабины, застрочили пулеметы, тяжело грохотала артиллерия. Немцы заняли позиции по древнему каналу Бонны. Их артиллерия вела интенсивный огонь. Смотрю, идут гуськом солдаты, раненый офицер впереди. Слышу команду: «Вперед!» Стало очевидным, что немцы стремились вытеснить поляков из леска на открытое поле и перестрелять прямым огнем.
Около шести вечера польские солдаты снова пошли в очередную атаку. Атака длилась до последнего»{108}.
А теперь дадим слово еще одному свидетелю — Федору Козелу. Вот что он добавляет в своем рассказе:
«Раскаты боя и дым пожаров доходили до деревни Зосины, почти в одиннадцати километрах от Кобрина в северном направлении. Погибших были сотни. Многие лежали на дне окопов. Среди убитых попадались и в гражданской одежде, даже при галстуках, возле них лежали карабины.
В городском парке, где была усадьба Зелинского, я увидел сгоревшие останки, пепел. Недалеко, под липой, похоронили убитого немцами хозяина усадьбы. Он, когда они входили в его дом, схватил охотничье ружье и первым выстрелом убил офицера. Раздался следующий выстрел — ответ ворвавшегося в дом врага»{109}.
«17 сентября, — дополняет картину того дня А. М. Мартынов, — несколько раз то одна сторона, то другая бросались в атаку, но ни одна не смогла достигнуть перевеса. Только вечером с помощью подоспевших подкреплений немцам удалось утопить в крови смелое, бесстрашное сопротивление»{110}. В Кобрин части вермахта так и не вошли, оставив его Красной Армии. Отечественные и польские источники, указывая цифру погибших, сходятся на 800-1000 павших. Все они, за редким исключением, являлись белорусами{111}.
Естественно, мы не могли обойти вниманием такой вопрос, как отношение войск союзников — немецких и советских солдат и офицеров — к местному населению и польским военнослужащим, тем же западным белорусам, оказавшимся в плену. Как следует из воспоминаний С. Ф. Матвейчука, жителя д. Буховичи, что под Кобрином, тогда, 17 сентября 1939 г., «солдаты вермахта разрешали местным пацанам осматривать танки и показывали портреты Гитлера. Отношения с солдатами были доброжелательными: яйца, молоко меняли на шоколад. Но через какой-то день события в корне поменялись. Немцы стали отступать назад, до Бреста. А по шоссе на Брест стали двигаться части Красной Армии».
Что же происходило потом, когда одну военную армаду сменила другая — советская. Сообщает всё тот же С. Ф. Матвейчук:
«Польские военнослужащие не успели даже понять, что происходит: с востока — красноармейцы, с запада, в Кобрине, — немцы. Штабисты (а их было человек шесть[22]), заметив на шоссе красноармейцев, сами вышли из фольварка им навстречу. Но их остановили местные активисты из деревни Буховичи, как потом станет известно — буховичские бандиты. И, как ни удивительно, поляки разоружились. Остановив на шоссе несколько танков с красноармейцами, бандиты потребовали расстрелять поляков. Красноармейцы не спешили. И тут кто-то из активистов-бандитов выстрелил и ранил одного солдата. Вот тогда, мстя, танкисты и стали стрелять в безоружных поляков, которые на русском языке просили не делать этого. Стреляли, несмотря ни на что. Из танка, на ходу. Кругом стоял стон, некоторые польские военные были ранены. А вот из бандитов никто потерь не понес. А далее было еще бесчеловечнее. Красноармейцы уехали. А местные бандиты стали прикладами и вилами добивать раненых, предварительно сорвав с них форму и обувь. Так, голыми и растерзанными, польские офицеры и остались лежать в придорожной канаве. И только под вечер пришли другие сельчане, быстро выкопали яму и спихнули туда мертвые тела. Слышно было, как некоторые раненые стонали. А мундиры польских солдат и офицеров (капитана Карпиньского и генерала Сологуба-Девойна) носили местные отморозки»{112}.
Особо стоит остановиться на потерях польской армии. В 1947 г. в Варшаве был опубликован «Отчет о потерях и военном ущербе, причиненном Польше в 1939–1945 гг.». Потери своих войск в Сентябрьской кампании 1939 г. поляки оценивают в 66,3 тысячи человек[23] {113}. Гитлеровская армия, по мнению историков, потеряла 16 тысяч, а если сюда приплюсовать раненых и пропавших без вести, то Сентябрьская кампания стоила Германии 44 тысяч человек{114}.
И, наконец, о том, как Варшава оценила ратный подвиг уроженцев Западной Беларуси. Уже после Второй мировой войны генерал В. Андерс, оценивая вклад полешуков в борьбу с нацизмом, скажет:
«Они очень хорошие солдаты, я помню, как по-геройски они сражались против немцев в сентябре 1939-го»{115}.
Удивительно, но в Беларуси, кроме медали «За участие в войне оборонной», которой только в городе Барановичи и Барановичском районе награждено 54 человека, ничто сегодня не напоминает о начальном периоде Второй мировой{116}. Историкам предстоит установить точное число белорусов, вступивших в смертельную схватку с фашизмом осенью 1939 г. И вопрос этот должен решиться незамедлительно. Ведь речь идет об увековечении памяти как поляков, так и белорусов, навсегда оставшихся лежать в белорусской земле.
