Мо Жань — это тот, кто говорил ему:
— Учитель, всю свою жизнь я хочу держать зонт для тебя.
Мо Жань — это тот, кто, нежно гладя его по волосам, сказал ему:
— Тебе будет больно.
Мо Жань — это тот юноша среди золотистой нивы, что улыбался лишь ему, тот, кто раскрывал ему объятия, тот, кто кормил его печеной молочной конфетой, тот, кто от одной неловкой фразы с улыбкой опускал глаза, смущенно краснея.
Такой застенчивый и неопытный.
Все не так.
Сердце вдруг испуганно затрепетало.
Похоже, из-за того что курильница находилась здесь слишком долго, эффект от заклинания был уже не таким сильным, поэтому в следующей сцене его накрыла головокружительная темнота. Чу Ваньнин ничего не видел и по-прежнему не мог произнести ни слова. Единственное, что он ясно понимал, — ему все еще не удалось вырваться из заточения, а член Мо Жаня — такой горячий, огромный и твердый — до сих пор похоронен глубоко внутри его тела, и от каждого нового толчка у него немеет голова и покалывает затылок.
Длительное время спустя перед глазами медленно просветлело.
После того, как к Чу Ваньнину окончательно вернулось сознание, первое, что он услышал, был почти неузнаваемый голос сыпавшего проклятиями Мо Жаня. Лицо болело и горело от пощечин. Похоже, что снизу в его тело был введен какой-то твердый холодный предмет, благодаря которому ему удалось немного смягчить охватившее его почти безумное вожделение.
Это была та же сцена плотской любви во время первой брачной ночи. Сейчас Чу Ваньнин мог ясно припомнить все подробности этой неприятной истории и стремительно восстанавливал в памяти все новые события из своей прошлой жизни.
Теперь он знал, что в его тело была введена стимулирующая половое влечение мазь-афродизиак. Слишком много выпивший Тасянь-Цзюнь, который и до этого был довольно жесток и несдержан в постели, совсем обезумел и с каждой минутой все сильнее злился и жаждал крови.
Алкоголь и похоть раскалили докрасна уголки глаз этого молодого императора. Сейчас им управляли лишь ненависть и плотская жажда.
Схватив Чу Ваньнина за горло, охваченный гневом и обидой Мо Жань закричал на него:
— Чу Ваньнин, по-твоему, так лучше?! Упрямишься, а?! Блять, до каких пор ты будешь упираться?! Правда хочешь доиграться до смерти?! Только тогда ты будешь удовлетворен?!
Чу Ваньнин услышал свой срывающийся голос:
— Я… не хочу… тебя…
Похоже, он почти сорвал горло и, если бы Чу Ваньнин не чувствовал, как двигаются его губы, то не поверил бы, что это говорил он сам. По его щеке скатилась слеза.
— Мо Жань… пощади[243.3] меня…
Близкий к безумию мужчина перед ним яростно взвыл и проорал ему в лицо:
— Тогда кто пощадит меня? А? Чу Ваньнин, сам-то ты когда-нибудь думал о том, чтобы кого-нибудь пощадить! Кто может пощадить меня?!
Прижав его к кровати, Мо Жань вытащил из его тела какой-то твердый предмет и отбросил его в сторону. Судя по звуку было похоже, что это рукоятка напильника или трубка подсвечника[243.4]. Кто бы мог подумать, что одной из этих вещей он только что утешал[243.4] себя…
Мужчина коснулся его лица. Возможно, это была лишь иллюзия, но в его голосе, переполненном нетерпением, жаждой и безумием, ему послышались нотки горечи и печали:
— Чу Ваньнин, я так ненавижу тебя… Ты свел в могилу того единственного человека, которого я любил, и что же мне теперь делать? Скажи, как мне поступить? Я могу лишь позволить тебе отплатить мне… забрать остаток твоей жизни и позволить тебе сгореть дотла в моих руках… Чу Ваньнин…
Мужчина сжал в руке свое «убийственное орудие» и направил ко входу в его тело, но то ли пьяное безумие помутило его разум, то ли он был слишком нетерпелив — первый раз обжигающе горячий ствол прошел мимо цели, ударившись о внутреннюю поверхность бедра. Тяжело дыша, он выпрямился и, обхватив Чу Ваньнина за талию, снова попытался войти.
— Ах…
Чу Ваньнин услышал собственный глухой стон. В этот момент его, казалось, растянули до предела. Он слышал тяжелое дыхание мужчины, который заполнил своей горячей плотью его смазанную афродизиаком кишку. Растянутый и наполненный, Чу Ваньнин не смог сдержать дрожь. Капельки пота покрыли его тело с головы до ног, взгляд затуманился… и, в конце концов, страсть захватила и поглотила его.
Перед глазами опять потемнело.
Когда вновь начало светать, он чувствовал бесконечное блаженство.
Тело в мире грез и реальное тело стали неразделимы, так же как он и этот мужчина сплелись телами настолько крепко, что, казалось, разделить их может только смерть. Придавив его к кровати, Мо Жань самозабвенно и яростно трахал его. И каждый раз, вставляя ему до основания, с удовольствием наблюдал, как он, задыхаясь, тихо плачет и судорожно сжимает пальцами мех покрывала из звериных шкур.
Всякий раз, когда мужчина на нем, не сдерживаясь, безжалостно толкался в его тело, прижимая к постели так сильно, словно хотел раздавить насмерть, Чу Ваньнин чувствовал, как его пот, собираясь на животе, капает ему на спину и стекает в ямочки между ягодицами.
— Скажи… ты ведь хочешь, чтобы я трахал тебя? Так распутно втягивая меня в себя, все еще упорствуешь? Блять, да пошел бы ты на хуй[243.5]…
В этот момент, похоже, Чу Ваньнин потерпел полное поражение: ужасающе безумная похоть убила его душу, и все, что осталось — развратное, сверхчувствительное и ненасытное тело, которым играл этот человек.
— Скажи, ну?.. — одержимый дикой похотью, мертвецки пьяный мужчина за его спиной, тяжело дыша, резко и грубо вбивался в него.
— О-о!..
Он толкнулся еще глубже. Обхваченный влажными стенками кишечника огромный член пульсировал, дыхание участилось, глаза покраснели. С низким стоном он обхватил бедра Чу Ваньнина, чтобы, подняв его еще выше и втиснувшись как можно глубже, немного подвигаться внутри, стимулируя этого намазанного изнутри афродизиаком неуступчивого праведника.
На самом деле Мо Жань знал, что проиграл именно он.
Только после того как он использовал самый сильный в мире афродизиак, жирно смазав его на всю глубину проникновения, Чу Ваньнин согласился подчиниться ему.
Это он проиграл.
Но что с того?
Он получил то, к чему так стремился: его непорочный и высоконравственный учитель в конце концов превратился в тяжело дышащую и потерявшую разум от похоти наложницу Чу.
Нет зрелища более возбуждающего и захватывающего, чем это.
Стоило этой мысли сформироваться, и, казалось, его и без того возбужденный член стал еще больше.
— Скажи! Скажи, что хочешь, чтобы я трахал тебя! Скажи, что ты мой человек!
Чу Ваньнин услышал, как сломленное этими бесконечными страданиями и унижениями, его собственное тело снова и снова хрипло и бессвязно бормочет:
— Да… я твой…
Его сознание разлетелось на мелкие кусочки, честь была разорвана в клочья, гордость растоптана, остался лишь пульсирующий и бурлящий внутри тела ужасный водоворот безудержного вожделения.
— Не надо повторять за мной. Ты должен сам сказать, что хочешь, чтобы я выебал тебя, – пусть и не без злого умысла, настаивая на этом, Мо Жань также почти достиг своего предела. Его кадык судорожно дернулся. Не в силах сдержаться, он с ожесточением схватил Чу Ваньнина за ягодицы и с истинно звериной свирепостью яростно толкнулся вглубь его тела.
Под его напором Чу Ваньнин настолько ослаб, что у него не хватило сил удержаться на коленях. Тело стало мягким как глина, отяжелевшие веки чуть прикрыли глаза феникса, частое дыхание прерывалось лишь тихими стонами, которые он больше не мог сдержать.
«Яд Вечной Любви[243.6]» — даже в самой низкой дозировке этот афродизиак мог превратить праведника в похотливое животное.
