Хуа Биньань держал Ши Мэя за шею, длинный тонкий палец, украшенный перстнем в виде духовной змеи, медленно поглаживал его горло. Внезапно со звонким «дзинь» из навершия перстня выскочил холодно сверкнувший в свете луны длинный шип.

— Исцеляющую технику Тун крайне сложно освоить, — медленно проговорил Хуа Биньань. — Этот юный друг так молод. Он даже не адепт школы Гуюэе, а вон как ловко смог ей воспользоваться. Думаю, здесь и правда природный талант!

Разве могли сражающиеся на земле люди не заметить подобное развитие событий?

В один момент все, всключая Сюэ Чжэнъюна, Мо Жаня и даже поглощенного подавлением магической формации Чу Ваньнина, увидели, что Ши Мэй схвачен Хуа Биньанем.

Зрачки Мо Жаня сузились. Цзяньгуй, которому передалось его волнение и ярость, вспыхнул багрово-алым сиянием, в один миг отбросив на десяток метров Хуан Сяоюэ и еще с дюжину нападавших. Несколько особо невезучих заклинателей оказались сброшены с Платформы Призыва Души и сгинули в безбрежной пелене облаков, не оставив после себя даже эха.

— Хуа Биньань! Отпусти его!

Побледневший Ши Мэй, склонив голову, посмотрел сначала на Мо Жаня, а потом на Сюэ Мэна.

Он упрямо сжал губы, прежде чем, наконец, обратился к ним:

— Помогите Учителю. Не надо беспокоиться обо мне.

— Ши Мэй!

Лицо стоящего перед формацией Чу Ваньнина тоже смертельно побледнело. Руки, изливающие энергию в образовавшуюся черную дыру, дрожали, от напряжения на тыльной стороне ладоней проступили вены, а готовое выскочить из груди сердце, казалось, билось уже где-то в горле.

Взгляд Ши Мэя скользнул по фигуре Чу Ваньнина, и в его глазах отразилась печаль.

— Учитель…

— Какое совпадение, а?! — Хуа Биньань даже на мгновение замер от неожиданности, но тут же расплылся в довольной улыбке. — Неужели тот, кого я так ловко поймал, ученик самого образцового наставника Чу?

— … — Чу Ваньнин.

— Тогда неудивительно, что в столь юном возрасте ты уже добился таких успехов в учении, — Хуа Биньань не скупился на похвалу. — Разве у твоего учителя сердце не болит за такого хорошего ученика?

— Хуа Биньань, если тронешь его, в будущем я заставлю тебя заплатить за это!

— То есть, что бы ни случилось, сегодня образцовый наставник не намерен вмешиваться? — Хуа Биньань с улыбкой наклонился и сказал Ши Мэю на ухо. — Слышал? Между твоим спасением и запечатыванием формации, он выбрал второе.

Ши Мэй закрыл глаза, его губы задрожали, однако он не произнес ни слова.

Хуа Биньань громко рассмеялся:

— Если так, то мне по-настоящему жаль, что этот талантливый юноша когда-то поклонился наставнику, для которого чувство долга и принципы важнее жизни его ученика. Ши Минцзин, ты и правда жалок.

Никто не ответил, лишь ветер завывал в повисшей над платформой тишине.

Может быть, оттого, что его жизнь повисла на волоске, посреди этого безмолвия Ши Мэй медленно открыл глаза и сказал:

— Учитель, простите меня.

— …

— Я знаю... вы все помните, что прежде, потворствуя своим эгоистичным желаниям, я делал некоторые вещи... и я до сих пор не знаю, правильно ли я поступал тогда или нет… На самом деле, я недостоин быть учеником Учителя, ведь в прошлом не раз мне было не под силу пожертвовать своей жизнью ради высоких принципов…

— Ши Мэй…

Стоявший на платформе Сюэ Мэн, услышав эти слова, невольно вспомнил ту ночь после смерти Чу Ваньнина, когда Хуайцзуй призвал их отправиться в подземный мир, чтобы спасти Учителя. Тогда Ши Мэй, казалось, немного заколебался и далеко не сразу дал свое согласие.

Мо Жань же подумал о той миске с пельменями, и как впоследствии на постоялом дворе Ши Мэй вежливо извинился, признав, что та самая первая наполненная нежностью и любовью миска, на самом деле, была приготовлена Чу Ваньнином.

А что же Чу Ваньнин?

Чу Ваньнину вдруг припомнилось, как на озере Цзиньчэн Ши Мэй жаждал стать хозяином божественного оружия, и как тяжело вздохнул, когда не смог его получить.

Кроме того случая, он не смог припомнить за ним никаких грехов.

Ши Мэй всегда был мягким, безупречным и послушным. Он был похож на первый снег, выпавший в начале зимы, — такой же белый и абсолютно чистый. Поэтому даже грязное пятнышко размером с лепесток цветка сливы на этой нетронутой белизне сразу бросалось в глаза и тревожило сердца людей.

Его ошибки, его нерешительность, его маленькие слабости и уступки собственным эгоистичным желаниям были ясно видны и незабываемы.

Но все же он был обычным человеком, а не каменной статуей или росписью на шелке, у него были свои тайные желания, чувства и привязанности.

Но никто никогда по-настоящему не понимал этого.

Для Сюэ Мэна Ши Мэй был другом-товарищем, который должен был всегда следовать за ним, составлять ему компанию, поддерживать его и во всем с ним соглашаться.

Для Мо Жаня в прошлом Ши Мэй был объектом восхищения и обожания, так что, естественно, он воспринимал его как воплощение чистоты, терпения и доброты, считая абсолютно безупречным человеком.

Для Чу Ваньнина Ши Мэй был учеником, по характеру мягким, приятным в общении, терпеливым и покладистым. Его спокойствием, снисходительностью и умением сближаться с людьми он втайне восхищался и завидовал белой завистью.

И только в этот момент они вдруг осознали, что безмолвный Ши Мэй все это время был для Сюэ Мэна не столько близким другом, сколько преданным слугой, для Мо Жаня — киноварной родинкой на сердце, со временем ставшей лишь пятнышком крови от раздавленного комара на стене[232.1], а для Чу Ваньнина — самым неприметным и меньше всего достигшим личным учеником.

Единственное, кем он никогда не был, — это самим собой.

— У тебя есть последнее слово? — холодно усмехнувшись, спросил Хуа Биньань.

— Хуа Биньань, отпусти его!

— Не рань его!

— «Не рань его», легко сказать, а? — сказал Хуа Биньань. — Если бы вы все сдались без боя и просто смирились со своей участью, то его никчемная жизнь, конечно, была бы мне ни к чему.

— …

Формация перед Чу Ваньнином начала мерцать. Стало очевидно, что она почти достигла той высшей точки, после которой или будет навечно запечатана, или откроется, явив миру свою истинную форму. Еще немного, и все решится. Хотя руки Чу Ваньнина все еще уверенно изливали поток энергии, но, присмотревшись, можно было увидеть, что они едва заметно дрожат…

Это был не Адский Разлом, где на выбор всего одна секунда и нет времени на сомнения.

Сейчас, видя приставленный к шее своего ученика острый шип, Чу Ваньнин начал колебаться. Своими глазами наблюдая мучения и боль Ши Мэя, он и сам испытывал невыносимые душевные страдания и не мог сохранять спокойствие.

Хуа Биньань, чуть приподняв подбородок, насмешливо сказал:

— Когда формация откроется, вы сможете первым принять бой и что-то изменить, но если сейчас этот нож вонзится в его шею, вряд ли ему удастся выжить. Образцовый наставник, подумайте как следует.

И тут вдруг вмешался Ши Мэй.

Он говорил негромко, но в этот момент все ясно слышали каждое его слово.

— На самом деле я никогда не любил танхулу[232.2].

— … — Хуа Биньань уставился на него сверху вниз, похоже, все еще не понимая, о чем он говорит.

Ши Мэй не плакал. Удивительное дело, но сейчас, когда он с высоты смотрел на близких друзей, старейшин и учителя, на его губах появилась легкая улыбка.

— Я не люблю засахаренные фрукты, но молодой господин в детстве постоянно просил меня помочь их съесть. Я всегда мечтал изучать технику магических барьеров, но, к сожалению, Учитель посчитал, что Небеса недостаточно одарили меня и отказался обучать этому искусству. Я… — его взгляд упал на Мо Жаня, — А-Жань, на самом деле, я знаю, что ты хотел сказать мне в тот день, когда раскололось небо над Цайде.

Мо Жань замер в оцепенении, растерянно уставившись на него.