Ошеломленный Сюэ Мэн в изумлении воскликнул:
— Ты... такому человеку, как ты, хватает наглости говорить о кодексе чести…
— Странно, а почему мне нельзя о нем говорить? — ответил Сюй Шуанлинь. — Друзья помогают друг другу; старший брат должен быть добр к младшему, а младший брат — почтителен к старшему; учитель должен быть добр к ученику, а ученик — почитать учителя, как отца; хорошие люди должны наслаждаться миром и покоем, а злые — наказаны по грехам их[225.4] — именно так должен быть устроен мир. Думаешь, что эти принципы могут понять только такие люди, как ты?
Сюэ Мэн вытаращил глаза, пораженный его бесстыдством. Ткнув в его сторону, он только и мог что повторить за ним:
— Старший брат должен быть добр к младшему, а младший брат почтителен к старшему? Учитель должен быть добр к ученику, а ученик — почитать учителя, как отца?.. Ты?!
Сюй Шуанлинь медленно и неспешно ответил:
— Да, а что не так?
— Тебе не стыдно? Ты, человек, который искалечил своего брата Наньгун Лю и подстрекал его съесть духовное ядро вашего учителя Ло Фэнхуа… после всего сотворенного зла, ты в самом деле… можешь в полный голос заявлять... «именно так должен быть устроен мир»?
Услышав эту серию риторических вопросов в исполнении Сюэ Мэна, Сюй Шуанлинь оскалился в улыбке и не стал их опровергать. Вместо этого он вдруг спросил его:
— Юноша, сколько тебе лет?
— А ты с какой целью интересуешься?
— Ладно, не говори, — Сюй Шуанлинь смерил его оценивающим взглядом с головы до ног и объявил, — думаю, тебе чуть больше двадцати. В двадцать лет молодые люди с огнем в крови и открытым сердцем смотрят на жизнь широко открытыми глазами. Расправив плечи, они гордо стоят между небом и землей, чувствуя, что в этом мире нет ничего, с чем нельзя справиться, — сделав паузу, он со смехом добавил, — действительно, это лучший возраст.
Сияние от непревзойденных божественных оружий непрерывно струилось по земле, продолжая вливать в него огромные духовные силы. Смешав их в равных долях с собственной духовной мощью, он использовал этот духовный поток, чтобы управлять многотысячной армией камней Чжэньлун, подавляя сопротивление некоторых особенно сильных марионеток. От этого его тело гнило и разлагалось так быстро, что это можно было видеть невооруженным глазом.
Но Сюй Шуанлиню было все равно. Похоже, он даже не замечал, как зло пожирает его тело. Он медленно расхаживал взад-вперед вдоль клубящегося за его спиной магического барьера:
— Двадцать лет… Знаешь, чем я занимался, когда был примерно твоего возраста?
— Что еще ты мог делать? — Сюэ Мэна распирало от благородного гнева. — Кто не знает о той дичи[225.5], что ты тогда творил? Отобрал перстень главы у своего старшего брата, чтобы узурпировать его место и возглавить Духовную школу Жуфэн, убил двух уважаемых глав других орденов, а когда люди потребовали у тебя ответить за это по справедливости, ты выколол им глаза… Ты отбитый на голову извращенец, беспринципный и бессердечный недочеловек, глухой к мнению и чувствам других людей тиран! Если бы мне суждено было натворить такое в двадцать лет, то я предпочел бы скоропостижно скончаться в двенадцать!
Увидев, как распалился его сын, Сюэ Чжэнъюн испугался, что если Сюэ Мэн в самом деле спровоцирует Сюй Шуанлиня, то может и не справиться с последствиями. Понизив голос, он шепотом попытался его урезонить:
— Мэн-эр, поменьше говори.
— Ой, да ладно, — к всеобщему удивлению, услышав его замечание, Сюй Шуанлинь лишь с улыбкой махнул рукой. — Пусть продолжает, почему бы ему не высказаться?
Сюэ Мэн, увидев, что тот по-прежнему улыбается с таким выражением лица, словно с умилением наблюдает за сидящим на жердочке хлопающим крыльями и болтающим чушь попугаем, не удержался и, прикрыв смущение гневом, вспылил:
— Ты… ты в самом деле бесстыжий! Ты безнадежен!
— Почему сразу бесстыжий? К тому же вся твоя речь от начала до конца — полная ерунда, — ответил Сюй Шуанлинь. — Ты говоришь, что я забрал перстень главы… но испокон веков высочайшее положение в нашем ордене занимали самые способные. Мой старший брат — ни на что не годное ничтожество, слабак и неумеха, который, опираясь только на хорошо подвешенный язык, научился ловко обстряпывать свои делишки. Люди, никогда не сходившиеся с ним в настоящем поединке, на самом деле думали, что он если не первый, то как минимум второй из парных нефритов ордена Жуфэн, искренне считали, что наши духовные силы почти равны... Господа, вам не кажется это смешным?.. Я и он? — Сюй Шуанлинь хлопнул себя по лбу и расхохотался. — Не смешите меня. С детства я мог победить его одной рукой, стоя на четвереньках. Как можно нас сравнивать? Пока я целыми днями упорно совершенствовался, он только и знал, как ластиться к матери и, сидя у нее на руках, чистить мандарины! Пока я тренировался с утра до ночи и с ночи до утра в самый лютый зимний холод и невыносимый летний зной, он лентяйничал от осени до весны и сладко спал в тени летом! В дальнейшем, пока я, не покладая сил, совершенствовался, стремясь чего-то добиться на собрании в Линшане, он сговорился за моей спиной, решив моими же руками загрести жар и пожать плоды моих усилий! И что потом? За упорный и тяжелый труд вы запятнали репутацию честного человека, назвав его вором, ему же… досталась слава самого талантливого молодого героя мира совершенствования. И это справедливо?
Сюэ Мэн немного смутился, но продолжал твердо стоять на своем:
— В любом случае тебе не следовало заходить так далеко…
— Вздор! От пустой болтовни спина не заболит! На словах очень просто укорять другого, но коснись такое тебя, еще неизвестно, как ты запоешь. Случись подобное с тобой на горе Линшань, ты бы стерпел?!
Сюэ Мэн застыл, припертый к стенке его внезапной контратакой.
Поменяйся они местами, стерпел бы он?
— Просто представь, что сотни людей тыкают в тебя пальцем, называя бесстыжим вором, а место на пьедестале и аплодисменты достаются ему. Все что тебе остается — это ложные обвинения и позор, от которого не отмыться за всю жизнь. Если упорные тренировки и прилежное совершенствование повержены хорошо подвешенным языком... это справедливо?
— Я…
Увидев потерявшего дар речи Сюэ Мэна, Сюй Шуанлинь холодно ухмыльнулся:
— И тут мы возвращаемся к вопросу о том, что я убил двух уважаемых глав. Один из них днями напролет стучал по деревянной рыбе[225.6], распевая «Слава Будде-Амитабхе![225.7]» и, надо сказать, делал он это лучше, чем кто-либо другой. Второй — достойный муж, прямой и принципиальный, известный всему миру как человек чести. Однако ради собственной выгоды эти двое с каменными лицами столкнули меня в бездонную пропасть. И тут мне хочется спросить вас, господа, с какой стати я должен был пощадить их собачьи жизни?
Лица присутствующих здесь последователей обеих школ, о бывших руководителях которых шла речь, тут же приобрели оттенок от зеленого до пурпурного. Все, кто пытался опровергнуть сказанное, не могли придумать ни одной более-менее внятной фразы для того, чтобы оспорить его утверждение. В конце концов, наставник храма Убэй Сюаньцзин, скорбно вздохнув, сложил ладони и, закрыв глаза, низко поклонился, произнося одну из десяти буддийских заповедей:
— Тогда, если месть порождает месть, этому никогда не будет конца?..
— О, да, конечно, я и раньше часто слышал, что надо отпустить обиду, потому что иначе «этому никогда не будет конца», вот только почему прощать должен именно я? — каждое слово Сюй Шуанлиня было пропитано негодованием, но на его лице по-прежнему сияла легкая улыбка, больше похожая на насмешку. — Давай, я дам тебе оплеуху, а потом, когда придет время платить по счетам, скажу «месть порождает месть, прости, иначе этому никогда не будет конца». И что, ты вернешь мне оплеуху или смиренно проглотишь обиду, а, плешивый осел[225.8]?
